– Если они вместе, то вообще никого, кроме друг друга, не видят, – вставила мисс Пенелопа Сиборн, в ее голосе явственно звучала неприязнь к такой привязанности.

– Именно так и должно быть, если люди глубоко любят друг друга, Джек и Джессика яркий тому пример, – ответила ей мать и понимающе улыбнулась в ответ на гримаску дочери. – Однажды ты сама поймешь, моя дорогая, – добавила она и засмеялась.

А Пенелопа с отвращением содрогнулась и страстно воскликнула:

– Никогда!

– По-моему, им очень повезло. Я бы хотела влюбиться хоть наполовину так же сильно, как Джесс. Хотя не совсем понимаю, зачем это надо, – заявила пятнадцатилетняя Хелен, еще без взрослой романтичности чувств, но уже без подлинной откровенности девятилетней Пенелопы.

– Ты имеешь в виду влюбиться в Джека или вообще в мужчину? – спросила Персефона, явно заинтересованная направлением мыслей своих младших сестренок. Они на глазах взрослели, а она даже не успела к этому подготовиться.

– Конечно же в Джека. Он в общем-то хорош: герцог, баснословно богат, внешне не уродлив. Но это же Джек!

– Правда, – вполне серьезно согласилась Персефона. – И хотя Джессика знает его целую вечность, она все равно считает: для нее он зажигает звезды. Не зря говорят: «Любовь слепа».

– Вот подожди, сама влюбишься и тогда мне расскажешь, каково это – доверять мужчине, – ответила мать.

Слова матери, по мнению Персефоны, прозвучали чересчур серьезно. А через мгновение она возмутилась, почему его светлость граф Калверкоум именно сейчас быстро появился в комнате. Худшего момента и представить себе было трудно. Несмотря на раздражение от поведения графа, она все равно чувствовала: леди Сиборн внимательно за ней следит.

– Вряд ли я когда-нибудь полюблю так же сильно, – задумчиво произнесла Персефона, ее буквально корчило при мысли о любви к такому отъявленному цинику.

– Поверь, дорогая, никакая женщина не может считать себя в безопасности от такого рода безумия, пока не сляжет в могилу, – довольно мягко возразила леди Сиборн, но ее взгляд внимательно изучал лорда Калверкоума.

Персефона подумала: «Я и так была потрясена поступком лучшей подруги – мудрой, здравомыслящей и почти циничной, – но и она скатилась в любовную бездну, став жертвой весьма распущенного Джека». Да еще и сам горе-кузен умудрился влюбиться в Джессику до такой степени, что порой казался буквально околдованным, не в состоянии связать самостоятельно и двух слов. Из-за их сумасшествия Персефона чувствовала: ее уверенность в хладнокровии и безопасности своего сердца серьезно поколебалась. Если уж Джек и Джессика могли так самозабвенно влюбиться друг в друга, значит, от этой заразы никто не может считать себя защищенным.

Ну ладно, почти никто, хотя вдовствующую герцогиню Деттингем она при всем желании не способна была представить влюбленной, даже в дни ее юности. Более абсурдной ситуации, чем бабушка, решающая отдать ради любви все, и представить себе невозможно. Персефона печально улыбнулась при этой мысли и тут же про себя выругалась, ибо вдруг осознала, что по-идиотски ест глазами графа Калверкоума, словно он единственный лучик света в ее жизни. Она обозвала себя дурой, бросила яростный взгляд в его сторону и опять ощутила – по спине стала подниматься холодная струя страха. Граф как будто прочитал ее растерянные мысли и кривой улыбкой понимающе улыбнулся в ответ. Обмениваться с ним столь пронзительными взглядами определенно не стоило, все-таки могли заметить окружающие. Персефона решила теперь смотреть куда угодно, только не на него. Во всяком случае, пока есть шанс на его ответный взгляд.

Наверняка многие женщины из этих мест и до самого Лондона, хоть раз в жизни увидев ангельски-дьявольскую улыбку лорда Калверкоума, потом целями днями изнывали от желания увидеть графа. Персефона считала себя созданной из куда более прочного материала. Она старалась не задумываться, есть ли у лорда сейчас любовница, та, которая его очаровывает, соблазняет и удивляет. Нет смысла думать, каково приходится этой несчастной под властью столь пылкого и сосредоточенного на ней мужского внимания. Вероятнее всего, граф был настолько скрытен и загадочен, что бедняжке ничего другого не оставалось, кроме как тосковать все дни напролет в ожидании следующей встречи. Тогда чувственный голод заставлял его наконец снова одарить женщину страстью – и так долго, пока она оставалась в состоянии выдержать его неустанное внимание. После чего он вновь возвращался к своему роскошному затворничеству – до следующего раза. Персефона мысленно порадовалась: ей самой никогда не понадобится терпеть мужское внимание, обаяние, ласки в обмен на достойную одежду и пищу, и наградила объект своих возмущенных размышлений взором холодным и уничтожающим. Во всяком случае, она именно таким считала свой взгляд.

На вершине холма, над долиной, где раскинулся Эшбертон, какой-то человек резкими движениями убрал свой телескоп в чехол и со злостью сжал кулаки. Здесь, в полном одиночестве, он мог не скрывать своих чувств. Первый барон, тот, кто построил на этом высокогорном клочке замок Эшбоу, наверняка считал Сиборнов презренными идиотами – их владения просматривались отсюда как на ладони. Но человек знал: это не глупость, а вполне намеренное утверждение власти. Первый из Сиборнов, тюдоровский пират, сколотил свое состояние если и не по прямому повелению доброй королевы Бесс[2], то уж точно под ее флагом. Он построил свою новую усадьбу на этой стороне долины именно для того, чтобы никто не дерзнул бросить ему вызов в самом сердце его нечестивых владений. И все последующие Сиборны были настолько высокомерны, что считали здесь себя совершенно недосягаемыми, но человек с телескопом в состоянии доказать обратное.

И на этой земле, где целые поколения людей сражались за нее прежде, чем ею завладели Сиборны, он, похоже, терпел неудачу. Если враг не желает появляться из укрытия и дать бой, даже такой удобный наблюдательный пункт будет практически бесполезен. Человек тосковал о тех беззаконных временах, когда лорд-соперник и его войско могли победить и уничтожить всех надменных Сиборнов до последнего.

Он глубоко вздохнул, хотел успокоиться и унять мощную безрассудную ярость, которая захлестывала его при мысли, что у него отняли все ему принадлежащее по праву. Человек снова пробрался под защитную сень деревьев. «И зачем было столько времени вынуждать себя любоваться на тошнотворное зрелище en fête[3]Сиборнов?» – горько заключил он.

Ричард Сиборн снова его одурачил, так и не появившись на свадьбе своего кузена. Он справился с желанием прямо сейчас выместить на чем-нибудь свою злость, вновь изобразил на лице фальшивое спокойствие и беззаботно стал спускаться с холма. Опыт научил его – люди меньше обращают внимания на того, кто идет независимо, в отличие от тех, кто крадется и виновато оглядывается.

«Пришло время пойти в атаку, – решил он. – Три года ждать появления Ричарда Сиборна, так у любого истощится все терпение. Пришло время показать этому неуловимому дьяволу настоящую силу, каково это жить в постоянном напряжении от опасности, угрожающей всему, что для тебя дорого. Надо схватить его судьбу в свои руки».