Ног она не чувствовала, их словно накачали кокаином. Что же делать? Внезапно соображать и вообще что-то чувствовать стало невероятно трудно: она впала в состояние оцепенения, блаженного оцепенения. Кто-то дотронулся до ее онемевших ног. Она отчетливо ощутила, как нечто холодное охватило ее лодыжки, но что это? Как кому-то удалось тронуть ее, не отодвинув дверной решетки? Услышав чье-то прерывистое дыхание, она попыталась повернуть голову, но мышцы отказывались ей подчиняться. Сейчас что-то тяжелое сжимало ее, придавив ступни. В конце концов, она поняла, что пальцы ног сдавило холодным металлом. Ноги не потеряли подвижности, тело тянулось и гнулось, голова покоилась на полу, лицом вниз. Что, черт возьми, случилось со ступнями?

Они торчали из кабины лифта. Нечто непонятное, что не давало ей двигаться, зажало ступни между перекладинами решетки таким образом, что лодыжки оказались на поперечной перекладине. Сейчас она в полном одиночестве лежала в неловкой позе, пытаясь найти выход из абсурдного положения.

«Вот так люди и умирают, – подумала она. – На здание падает бомба, ты оказываешься под грудой кирпичей, погребен под ними, пока кто-нибудь тебя не откопает. Вот и случилось то, чего я больше всего боялась. Мать, совершенно одна на кухне, пытаясь позвать прислугу, силится доползти до телефона в коридоре. Мне надо было быть рядом с ней, вместо того чтобы репетировать, бесконечно репетировать. А теперь ничего не поделаешь».

Ей снова послышался какой-то шум.

Щелчок нажатой кнопки, а за ним – знакомый скрежет промасленных шестеренок. Лифт вызвали на верхний этаж. Она заставила себя поднять голову и с ужасом увидела, как прямо на нее движется вниз бетонный уровень пола, вот он опускается на ее лодыжки, касается их, давит все сильнее.

Публика театра «Палас» на Кембридж-Серкус тысячу раз восхищенно наблюдала сцены с долгими поцелуями, жестокими убийствами, прочувствованными расставаниями. Но этой ночью никто не видел, как умирает балерина; некому было наслаждаться леденящим душу зрелищем раскалывающихся костей и терзаемой плоти; некому было взирать на потоки крови – не огненно-алой, бутафорской, а крови настоящей, темной, живой; никто не слышал отчаянных стонов умирающей женщины, равно оплакивавшей конец своей карьеры и потерю собственных ног.

У Сиднея Бидла никогда не было неприятностей с полицией, но стоило ему влиться в ее ряды, как они начались. Когда разразилась война, он рьяно взялся за дело, исполненный решимости стать обличителем преступного мира, вернуть на путь праведный людей, которых считал продажными, тупыми, ленивыми и слабыми. Любой полицейский скажет, что тот, кто идет служить в полицию с подобными мыслями, обречен разочароваться. Победы эфемерны, поражения мучительны, благодарность редка и скупа. Полицейские и сиделки объединены в одну категорию социальных работников, но труд сиделок вознаграждается их подопечными. Полицейские же не получают благодарности от тех, кого арестовывают.

Не то чтобы Бидл добивался признания, однако он надеялся получить более ощутимые результаты от своего рьяного служения закону. В школе он был прилежным учеником, лишенным чувства юмора, одержимым благоговейным порывом. Родители отказывались его понимать и винили себя: вот ведь угораздило произвести на свет чадо, столь решительно настроенное стать образцовым гражданином, что они вынуждены прятать от него газеты, дабы он не обнаружил на их страницах новоявленных врагов.

Окончив полицейский колледж, Бидл непостижимым образом пришел к заключению, что обрел свое призвание. Свою деятельность в полиции он надеялся начать с более ответственной должности, но его рвение обеспокоило начальство, предусмотрительно решившее, что, прежде чем ретивый молодой защитник закона и порядка обратит свой испытующий взор на грешные народные массы, не мешает преподать ему пару уроков подобающего образцовому служаке смирения.

Бидлу претила жизнь, ограниченная рамками подведомственного ему полицейского участка: дежурство по расписанию, беседы со старушками, потерявшими своих собачек, патрулирование на морозе, преследование правонарушителей на глухих улицах Ислингтона, охота за похитителями газовых фонарей, к которым никто другой не подойдет. Ему казалось, что полиция ведет войну на проигрыш. От высоких критериев набора кадров не осталось и следа. В полицию брали всех, кого ни попадя, да и тех в итоге не хватало.

По мнению Бидла, современное общество слишком поражено пороками, моральным разложением, позволявшим детям трущоб умирать от нищеты, а ни в чем не повинным людям – страдать от уличных грабителей. Большинство его коллег по службе, на его взгляд, были еще глупее тех парней, за которыми гонялись. Что это за общество, если его члены больше склонны к воровству, нежели к службе в полиции? Он ненавидел напыщенное краснобайство людей в мундире, бесконечные разглагольствования за кружкой пива, самодовольное панибратство, а подчас и едва завуалированное презрение к штатским.

Беззаветная преданность служебным обязанностям отнюдь не способствует установлению дружеских отношений. Коллеги Бидла сваливали на него все самые неприятные задания. Когда ему в конце концов удалось добиться нового назначения, он был уверен, что теперь-то его оставят в покое. И отнюдь не ошибался: похоже, никто не знал, что представляет собой его новая работа. Впрочем, Бидл полагал, что она должна быть лучше прежней.

Его оповестили, что у нового отдела свой независимый бюджет и подведомствен он только министерству внутренних дел. До него дошли слухи, что создан ряд специальных подразделений по борьбе с терактами, государственной изменой и должностными преступлениями – действиями, влекущими за собой общественные волнения, панику и утрату не поддающегося определению, но жизненно необходимого в военное время качества – морального духа населения. К этому времени уже было создано более полудюжины служб по обеспечению материальных потребностей нации во время войны. Был еще отдел по изучению психологических аспектов пропаганды и дезинформации и другой – по оценке воздействия непрерывных бомбардировок на моральный дух общества.

В отдел аномальных преступлений сотрудников не набирали открыто, а его постоянный штат был весьма немногочислен. Из соображений безопасности никому из штатных сотрудников не разрешалось общаться с представителями других полицейских подразделений. Ходили и иные разговоры: о непрекращающейся вражде между управлением и городской полицией Лондона, о препирательствах с министерством внутренних дел из-за стоимости услуг белых магов, привлекаемых к расследованиям.

Никогда со времен гражданской войны не работала столь эффективно машина распространения слухов. Говорили, что Адольф Гитлер, разрабатывая свои наступательные планы, консультируется с астрологом по имени Карл Оссиц. Продавщицы на севере Англии были убеждены, что немецкие парашютисты-десантники высаживаются в Норвегии в костюмах пасторов, что они вот-вот нагрянут и сюда, дабы забрать цветущих английских девушек и отправить их в рейх – улучшать породу германской нации. Когда в народе начали верить в подобную чепуху, несомненно, требовалось что-то предпринять, но добыть достоверную информацию было трудно. Почту перлюстрировали. Всю значимую информацию вычеркивали. Прогнозы погоды не публиковались. Каждый раз, когда начиналось наступление, газеты раскупали в считаные минуты, и приходилось слушать новости по радио.