LIEBE IST STÄRKER ALS НАß.[8]

Идеалистическая наивность банального лозунга разозлила Габриеля, но он сразу вспомнил, что эти же самые слова говорила ему Лия, когда он по заданию Шамрона уезжал в Европу убивать палестинцев.

Любовь сильнее ненависти, Габриель. Что бы ты ни делал, не пускай в сердце ненависть. Если ты будешь ненавидеть их, то станешь таким, как Шамрон.

Смотрительница открыла дверь и ушла, так и не взглянув на Габриеля. Интересно, подумал он, в чем причина ее явной обеспокоенности? Может быть, дело в возрасте. Она ведь принадлежит к тому поколению, которое все еще чувствует себя не очень комфортно в присутствии евреев.

Вайс провел гостя в переднюю, окна которой выходили на Адальбертштрассе. Близился вечер, и в комнате было сумрачно. Детектив включил лампу на столике Бенджамина. Габриель обернулся и тут же быстро сделал шаг назад. Пол был залит кровью. Он поднял голову и только теперь увидел нарисованные на стене знаки. Вайс указал на первый символ – ромб на подставке, напоминающей перевернутую букву V.

– Это так называемые руны Одина, – пояснил детектив. – Данный символ у язычников означает судьбу.

– А второй? – спросил Габриель, хотя и знал ответ.

Прежде чем ответить, детектив еще раз посмотрел на начертанный кровью знак. Три семерки, соединенные у основания и залитые красным.

– Это называется три семерки или трехлопастная свастика, – сказал немец. – Символизирует верховенство над дьяволом, которого представляют три шестерки – шестьсот шестьдесят шесть.

Габриель сделал шаг вперед и слегка наклонил голову набок, как будто присматривался к требующей реставрации картине. На его взгляд, человек, оставивший эти знаки, был скорее имитатором, чем истинно верующим. И еще одна деталь обратила на себя его внимание. Символы ненависти, выведенные, вероятно, сразу после убийства Бенджамина, отличались строгостью и точностью линий, что указывало на эмоциональное состояние убийцы. Никаких признаков стресса или волнения. Этот человек привык убивать, подумал Габриель. Ему не впервой находиться рядом с мертвым.

Он подошел к столу.

– Компьютер Бенджамина забрали в качестве улики?

Вайс покачал головой:

– Украден.

Габриель посмотрел на сейф – открыт и пуст.

– Оттуда тоже все украдено, – сказал детектив, предваряя следующий вопрос.

Габриель достал из кармана записную книжку и ручку. Полицейский тяжело, словно целый день патрулировал улицы, опустился на диван.

– Я должен находиться в квартире, пока вы составляете опись. Извините, но таковы правила. – Он ослабил узел галстука. – Не спешите, герр Ландау, времени у нас много. Только ничего не берите, хорошо? Правила есть правила.

Ничего не поделаешь, придется работать под присмотром полицейского. Габриель начал со спальни. Кровать была не застелена, а на обтянутом потрескавшейся кожей кресле лежала стопка свежевыстиранного белья, все еще завернутого в коричневую бумагу и перевязанного бечевкой. На прикроватном столике – черная маска и пара ушных затычек из пенорезины. Габриель вспомнил, что Бенджамин очень чутко спал. На окнах – тяжелые темные шторы, какие бывают обычно у людей, работающих по ночам и спящих в дневное время. Когда Габриель попытался раздвинуть их, воздух неожиданно наполнился пылью.

Следующие тридцать минут он потратил на тщательный осмотр содержимого платяного шкафа, комода и прикроватного столика. Все обнаруженное записывалось в блокнот на тот случай, если бы детективу Вайсу пришло в голову взглянуть на составленную опись. Ничего необычного не обнаружилось.

Габриель перешел во вторую комнату. На стенах здесь висели книжные полки, тут же стояли картотечные ящички.

Очевидно, эту комнату Бенджамин использовал как хранилище документов. Выглядела она так, словно где-то по соседству разорвалась бомба. На полу валялись книги, все ящики были выдвинуты. Интересно, кто оставил такой беспорядок, подумал Габриель, неизвестный убийца или мюнхенская полиция?

Поиски продолжались почти час. Он просмотрел содержимое каждого ящика, перелистал каждую книгу. Однажды на пороге появился детектив Вайс. Полицейский понаблюдал за тем, как движутся дела, зевнул и вернулся на диван. Габриель продолжал вести опись, но при этом не нашел ничего, что так или иначе связывало бы Бенджамина с Конторой или же проливало бы свет на мотивы убийства.

Он возвратился в гостиную. Вайс смотрел выпуск новостей. Когда Габриель вошел, детектив выключил телевизор.

– Закончили?

– У Бенджамина было что-то вроде кладовки?

Детектив кивнул.

– Согласно немецким законам, домовладелец обязан предоставлять квартиросъемщику такое помещение.

Габриель протянул руку.

– Я могу взять ключ?

Фрау Ратцингер провела его в подвал, и они прошли по коридору с узкими деревянными дверьми. Домоправительница остановилась возле двери, помеченной 2В, что соответствовало номеру квартиры Бенджамина. Проворчав что-то себе под нос, она открыла кладовку и, дернув за шнур, включила верхний свет. Какое-то насекомое вылетело наружу, коснувшись крылышком щеки Габриеля. Старуха кивком предложила ему войти, а сама осталась в коридоре.

Габриель заглянул в кладовку. Она была совсем маленькая, меньше шкафа, примерно четыре фута в ширину и шесть в глубину, и в ней стоял сильный запах льняного масла и сырости. Поржавевшая велосипедная рама с одним колесом, пара древних лыж, поставленные друг на друга картонные ящики, подпирающие протекающий потолок.

Убрав останки велосипеда и лыжи, Габриель принялся просматривать содержимое ящиков. В первых он наткнулся на аккуратно перевязанные стопки пожелтевших газет и старые блокноты – хлам, оставшийся от человека, жизнь которого прошла в библиотеках и лекционных аудиториях. В других коробках находились запыленные книги, вероятно, те, которые уже потеряли право занимать место на книжных полках в квартире. В одном ящике лежало несколько экземпляров последней книги Бенджамина «Заговор в Ванзее. Новый взгляд».

Последняя коробка содержала личные вещи, и Габриель почувствовал себя человеком, вторгающимся в чужую частную жизнь. Он попробовал представить, как сам воспринял бы похожую ситуацию, если бы Шамрон послал кого-то из Конторы рыться в его вещах. И что бы они нашли? Только то, что он оставил бы им сам. Растворители и краски, кисти и палитру, отличную коллекцию монографий. «Беретту» под подушкой.

Он вздохнул и продолжил начатое. В коробке из-под сигар Габриель обнаружил несколько потемневших медалей и потертых ленточек, напомнивших ему, что в школьные годы Бенджамин был отличным бегуном. В конверте лежали семейные фотографии. Как и Габриель, Бенджамин был единственным ребенком. Его родители пережили ужасы рижского гетто, но погибли в автомобильной аварии по дороге в Хайфу. Вместе с конвертом хранились письма. Бумага приобрела медовый оттенок, но все еще отдавала запахом лилии. Габриель пробежал глазами первые строчки и тут же отложил письма. Вера… Единственная любовь Бенджамина. Сколько раз, лежа ночью на кровати в какой-нибудь убогой конспиративной квартире, Габриель слушал жалобы друга на то, что коварная Вера навсегда разбила его сердце и отвратила от других женщин. Иногда Габриелю казалось, что он ненавидит ее еще сильнее, чем сам бедняга Бенджамин.