Лёльке, безо всякого сомнения, нечего делать в военкомате. Даже будь она парнем, в шестнадцать лет не воюют, а уроки учат. Хочет быть полезной, пускай в райком комсомола идет, там найдут для нее работу. Пока она толковала про это, у старшей сестры ослабли руки, Лёлька вырвала у нее рюкзак и была такова. Прошкина-старшая чуть с ног не полетела, ввалилась в их комнату и рухнула за стол.

— Видишь какова, Райк?! Вот как с ней быть? Как теперь мы все будем? Вот скажи, тебя же в Москве и военному делу учили, — она сгребла со стола горстью шпильки и на ощупь, без зеркала начала собирать растрепанные волосы в пучок на затылке, пальцы у нее дрожали.

Когда Раиса вернулась в прошлом году из Москвы и рассказывала подругам про то, чему их учили на курсах, те посмеивались: с кем ты здесь-то воевать собралась, Райка? С комарами разве что! Нет, ходили конечно разговоры, ходили. Но кто же знал, как быстро оно обернется! Завотделением, Петра Васильевича, не призовут, пожалуй, он старый уже. И потом, на кого-то больницу оставить надо. А Раиса молодая и права не имеет дома сидеть.

— Что я скажу, Свет, — Раиса встала в дверях, привалившись к косяку. — Лёльку понятное дело никто никуда не возьмет, не брани ты ее. Сейчас комсомол к делу приставит. На курсы медсестер может запишут, если что — ты подскажешь. А я ухожу. Если не призовут, пойду сама.

— С ума сошла! — охнула соседка

— Как раз если буду здесь сидеть, то сойду как пить дать. Сама подумай — врачи нужны. Твоя работа мирная, как говорится, родить нельзя погодить. А я какой год в хирургии. И училась ведь, в самом деле, не зря же, — Раиса говорила и чувствовала, как сама успокаивается, словно надо было все это хоть кому-то высказать вслух. Страх отошел, уступив место важному — делу. — Пусть записывают добровольцем. А ты гляди, Светк, может от брата мне сюда письмо придет. Да и я на Белые Берега писать буду.

Подруга тяжело поднялась со стула и обняла Раису, так крепко, будто та сию минуту уходила, и не куда-нибудь, а прямо в бой. Обняла и уколола неловко шпилькой, которую позабыв, держала в кулаке.

Но из военкомата Раису сходу выставили: “Только баб на войне не доставало!” «В огороде тебе баба! А я медработник!» — возмутилась она. Но военком только рукой махнул.

Следующим утром еще и на работе влетело! Всегда спокойный завотделением Петр Васильевич был сердит необычайно, и Раисе под горячую руку досталось. Оказалось, вчера забрали в армию молодого доктора Юру Ковалева, на которого старик очень рассчитывал. А сегодня еще и его ассистент получил повестку. Они что себе там думают, раз война, так люди болеть перестанут? Аппендицит приказом не отменишь! Но будто мало того, старику и больные добавили хлопот, они упорно требовали выписки, особенно мужчины. Даже те, кому об этом еще месяц думать рано! Тут и Раисе перепало, узнал откуда-то, что ходила в военкомат.

— И ты, Поливанова, туда же! Совсем одного меня тут решили бросить! А я тебе, матушка, так скажу, с твоей стороны это форменное дезертирство, так и знай! Вот уж никак не ожидал! Без тебя там, конечно, не управятся. Тридцать лет прожила — воевать ей захотелось. А в перевязочной я кого оставлю?

Раисе и жалко было старика, и злилась она не меньше. На него, на военкома, ну, больше всего, конечно, на немцев, из-за которых все это случилось! Но решение было принято, и как ни кипятился старый хирург, отговаривать Раису уже поздно. Завтра же она поедет Брянск, в тамошний военкомат, а лучше сразу в райком партии. С утра и отправится. Как раз опять у нее вторая смена, успеет вернуться.

В райкоме ей сказали коротко: ждите. Понадобитесь — вызовут. Вернувшись домой, Раиса нашла в двери повестку. Вот и понадобилась…

Через неделю она была очень далеко и от Брянска, и от прежней мирной жизни. Хотя насколько далеко осталась та жизнь, Раиса еще не знала.

Глава 4. На Южном фронте. Лето 1941

Как-то непонятно начиналась война для Раисы. Ей и еще двум десяткам женщин выдали форму, снаряжение и три дня учили основам строевой подготовки. Старшина-сверхсрочник, руководивший ими, все ворчал, что за грехи его списали в курятник, второй, его помощник, был с ним полностью согласен.

Потом все завертелось, как в калейдоскопе. Подняли до рассвета, торопливо и совершенно не торжественно привели к присяге и рассовали по эшелонам.

Следующие два — или три дня (Раиса так и не вспомнила потом, сколько их было точно, может, и все пять) стали ожившим кошмаром из детства. Набитый вагон, толкотня, стремительный забег на станции за кипятком — успеть, пока поезд не тронулся, внезапные остановки в поле, крики “Воздух!”, и нужно разбегаться от вагонов. Ехали непонятно куда, вроде как в сторону Умани. Не вязалось это с предписанием, которое с армейской четкостью называло и армию, и дивизию, и медсанбат, в котором Раисе предстояло служить.

Наконец, кошмар закончился и в мутных предрассветных сумерках, не зажигая огней — светомаскировка — началась разгрузка. Раиса совершенно потерялась в массе суетящихся одинаково одетых людей, сунулась к кому-то с вопросами:

— Извините….

“Ой, кажется, не так. По должности нужно. Два прямоугольника на петлице… Помощник командира полка, что ли? Лет пять не повторяла…”

Додумать не дали:

— Не “извините”, а “здравствуйте, товарищ майор, разрешите обратиться”! Почему без снаряжения? Где петлицы? Только мобилизованная? Обращайтесь.

Из снаряжения, действительно, у был только почти пустой вещмешок да стеклянная фляга, которую Раиса ужасно боялась разбить.

Выслушав сбивчивый рассказ, майор махнул рукой куда-то в серую полумглу и быстрым шагом ушел по своим майорским делам, тревожно прислушиваясь к канонаде. Бухало, действительно, вроде как со всех сторон.

По указанному направлению обнаружилась палатка с табличкой “Дивизионная канцелярия”, куда Раиса сдала пакет с документами. Пожилой усатый дядька начал объяснять, куда подойти за оружием, снаряжением и новой гимнастеркой (Раиса так и не поняла, зачем ей менять свою, новенькую, ни разу еще не стиранную даже), но тут снаружи на несколько голосов закричали: “Медсанбат, по машинам!”, дядька крикнул: “Потом, все потом, отстанешь — под трибунал пойдешь!”

Раиса опрометью бросилась на крики. Пометавшись между машинами, она чуть не сбила с ног похожего на воробья парнишку с длинной шеей и торчащими ушами. На петлицах у него, кроме непонятного прямоугольника (“Командир батальона? Начальник медсанбата, что ли? Такой молодой”), была