Он медленно продвигался в очереди, держа в руке фляжку, а папаху под мышкой, драгуны было расступились перед ним, но он даже не увидел этого и двигался между ними. До чана оставалось человек пять-шесть, Четвертаков глянул на Доброконя, и ему в глаза блеснули две Георгиевске медали и серебряный крест, что торжественно, по случаю праздника висели на шинели бывшего вестового. А он свои три медали и два креста даже и вынуть из сидора забыл. И за это он тоже должен быть наказан. Про стоявшего рядом с Доброконем Притыку говорили, что, мол, на груди его могучей одна медаль болталась кучей. Притыкин получил медаль «За усердие» на красной ленте, за образцовое содержание штабного хозяйства, и ту несколько месяцев выпрашивал для писаря адъютант полка поручик Щербаков.

Вдруг Четвертаков увидел, как, расталкивая в спины драгун, к офицерам пробирается вестовой с повязкой штабного дежурного на рукаве. Проталкивается грубо и настырно и получает в спину такие же грубые тычки́ и шутки. Вестовой протолкался к ближнему, к ротмистру Дроку, и что-то стал ему громко докладывать, Кешка не слышал, было далеко, но видел, как у вестового от напряжения голоса поднимались плечи и вздрагивала спина. Кешка увидел, что у Дрока сначала округлились глаза, а потом он махнул вестовому, чтобы тот не кричал, и отвел его на шаг в сторону. Когда вестовой закончил, Дрок вернулся к Вяземскому и что-то стал говорить тому в ухо. Дальше Кешка увидел, что у Вяземского на лице серьёзно сошлись брови, и он отдал приказ ротмистру, и в этот момент Четвертаков почувствовал ногами, что земля задрожала, а Дрок повернулся к полку и прокричал команду:

– По-о-олк! Отставить раздачу! Накро-ойсь! На позиции кру-го-о-м ма-а-арш!!! Да бегом, бегом, мать вашу!!!

Драгуны на секунду замерли, в этот момент они тоже почувствовали, что земля под ногами дрожит, и заметались. Кешка увидел, что офицеры плотным кольцом окружили отца Иллариона и все направились в сторону позиций. В этот момент закричали эскадронные командиры и эскадроны стали разбегаться в разные стороны, на глазах очищая вырубку.

«Вот тебе германец и замирился! – подумал Четвертаков и ещё увидел, что между ним и чаном, рядом с которым оставался стоять писарь Притыкин, стало свободно. – Чемоданы!» – подумал он, глянул на небо и шагнул к чану.

– Лей! – скомандовал он Притыкину.

У Притыкина бегали глаза и подрагивали пальцы.

– Лей, не боись! – снова скомандовал Четвертаков.

Притыкин взял его фляжку и стал лить, много лил мимо, а сам поглядывал то на вахмистра, то на небо.

«Ничё! – подумал про писаря Четвертаков. – В штаны не наложишь, буду просить тебе Егория».

Он стоял против писаря, Доброконь ушёл, ему надо было командовать отделением, и Четвертаков и Притыкин остались на всю поляну одни. Предчувствие летящих тяжёлых снарядов нарастало.

«Ещё неизвестно куды… можа, оно и мимо!» – подумал Четвертаков, посмотрел на Притыкина и увидел, что тот пытается справиться со страхом.

– Давай я подержу флягу, а ты лей двумями руками и не дрефь!

– А я и не дрефлю, – вдруг услышал он от Притыкина, посмотрел ему в глаза и увидел, что тот справился со страхом. В этот момент снаряды упали и взорвались на дальнем крае вырубки, там, где минуту назад стояли офицеры и отец Илларион.

– Вот и молодец! Себе-т налил? – спросил Четвертаков Притыкина, тот мотнул головой. – Ну, тады плесни и пошли со мной, догоняй!

Относительно Четвертакова германец дал перелёт.

Кешка уже бежал в сторону позиций и вдруг вспомнил, что там, где сейчас упали первые снаряды, как раз готовились к представлению свистуны, плясуны, песельники и кузнец Петриков.

– Дуй до штаба! – крикнул он Притыке, а сам повернул назад. «Точно надо испросить ему Егория, проявил-таки писарь бравость», – подумал он про Притыкина и увидел продырявленный осколками чан, из которого на перетоптанный с песком снег выливалась святая вода.

«Их-ху, с-суки! – подумал он про германцев. – Обмануть захотели, на мякине провести! Ну, я вам! Вот только Петрикова найду, без него кто чаны залатает?»

До следующего залпа оставалось ещё шагов сто. Четвертаков обнаружил Петрикова через пятьдесят. Тот сидел на земле в одном исподнем, в сапогах и держался за уши, из-под ладоней кузнеца сочилась кровь.

«Прибило, но живой, – подумал Четвертаков, подбежал и взвалил кузнеца на плечи. Петриков замычал и стал водить глазами вокруг. – Пилу ищет! От чёрт, хозяйственный!»

– Ничего, завтра найдёшь! – прокричал ему изо всей силы Четвертаков и упал вместе с кузнецом, опрокинутый следующим взрывом. На них комьями полетела сверху земля, но через несколько секунд он почувствовал, что его тянут за плечо, он поднял голову и увидел, что это его за плечо шинели ухватил Притыка.

– Вставай, бежим, – услышал он писаря.

Теперь кузнеца на плечи взвалил Притыка и поковылял в сторону позиций. Четвертаков метнулся к деревьям, увидел, подобрал пилу и стал догонять Притыку. Про свистунов и плясунов не вспомнил. Он обогнал писаря, оглянулся, понял, что теперь на плечах у здоровенного Притыкина кузнец, считай, спасён, и побежал в окопы.

Теперь германец стрелял уверенно и по окопам, и по вырубке, видимо, лётчик, который сбросил листовки, всё же не зря несколько раз пролетел над расположением.

После пятого залпа рядом с санитарным блиндажом, лазаретом, появился закопчённый, в лохмотьях шинели злой Сашка Павлинов и обозные повара.

– Конец ресторации, ваше благородие! Разбонбили! – выдохнул он Курашвили и поплёлся в сторону штаба полка.

Когда Четвертаков прибежал в свои окопы, в них никого не было, и он стал по ходам сообщений пробираться на аванпосты. По дороге ему встретился поручик Кудринский и махнул рукой вперёд.

Эскадрон залёг на аванпостах повзводно и поотделённо, с ними был ротмистр Дрок. Как всегда, он прохаживался позади передовых неглубоких окопов и давал указания. Увидев опоздавшего Четвертакова, показал кулак и пошёл вперёд к пулемётным гнёздам.

На восьмом залпе германец перенёс огонь на аванпосты, и Дрок снял эскадрон и увёл в траншеи второй линии. Командовать пулемётами оставил Четвертакова.

Германец стрелял тяжёлыми снарядами-«чемоданами», разметал на стороны засеки из стволов и сучьев с натянутой колючкой, изрыл всё пространство воронками, перемешал с землёй, песком и льдом и превратил всё в грязь.

Артналёт продолжался два часа, и, когда Четвертаков отвёл пулемётчиков на вторую линию и пристроился к биноклю, то увидел, что к аванпостам приближаются роты три германской пехоты. В это время он краем глаза заметил, как от воронки к воронке перебегают из тыла трое незнакомых, два нижних чина с катушкой телефонного провода и один офицер. Кешка высунулся и махнул им рукой, это оказались наводчики артдивизиона, вставшего у драгун в тылу. Наводчики обосновались в одной из воронок на дюне, и через несколько минут наступавшего противника точно накрыла русская артиллерия. В бинокль Кешка видел, как взрывы поднимают на воздух лёд и грязь, а германец сначала залёг, а потом стал отступать, но не побежал. И тогда германцы перенесли тяжёлый огонь в тыл по артдивизиону. Наводчики развели руками – достойных калибров и дальнобойной артиллерии у них не было, чтобы достать германскую батарею, и они подались к своим. К этому времени опустились сумерки, сгустился туман, и бой затих.