От того проходивший мимо Адам и назвал ее тем же именем.

Мать волков спускалась с холодной горы лишь в новолуние, когда свет засыпает на руках тени. За сорок лет Гер тридцать раз познал слепую жену свою, и она принесла ему множество детей.

Дети Луны и Гера распространились по всей Земле, и Земля кормила их, как некогда их родителей кормил ветер.

Когда Гер умирал, задавленный деревом, лет его на земле было семьдесят семь. Волк-одиночка, белый от соли, с кристаллами вместо глаз пришел проводить его.

Луну же никто не увидел мертвой.

В морозные русские ночи волки молятся своей матери, протяжно и заунывно призывают ее.

Дети Луны стали называть именем Гер своих вожаков. От Адама до Ноя их было ровно двести, и последним был Гер Синеглазый – грозовой волк. Когда он особым образом смотрел на жертву, из темного зрачка его, тонко звеня в воздухе, вылетала молния.

Однажды Гер Синеглазый спал в серебристой траве на песчаной дюне и ему в сновидении явился Ангел в образе буревестника.

Ангел протянул волку желтую кость и заговорил:

Собери народ свой, и мечите жребий. Тот, кому выпадет, пусть возьмет себе жену и отправляется к дому человека по имени Иафет, сын Ноя. И пусть делает все, что скажет ему.

Гер Синеглазый взял кость и одним прыжком вернулся обратно в явь.

Триста Ангелов повернули небесное колесо, механика скрипнула и завертелась. Над дюнами попарно зажигались супружеские планеты и звезды. Всходила Луна.

Гер Синеглазый задумался. В глазах его угрожающе блеснуло электричество. Он резко, как горнист, вскинул голову к небу и выкрикнул условный сигнал.

У горизонта его эхом повторил другой волк.

К утру, когда звёзды поредели, тревожная весть обошела круглую, как хурма, Землю и застала Синеглазого на горе Анк, где собиралась стая.

Гер сказал, что было открыто. Волки молча уселись в круг и передавали жребий друг другу, пока Синеглазый пел.

Синеглазый остановился.

Желтая кость выпала рыжему Улиссу. Никто не знал, зачем нужен был выбор, и потому никто ему не завидовал.

Улисс взял в жены Волгу, молодую волчицу, просторное тело которой было хорошо для потомства. Он сразу выбрал ее из тысячи двухсот и, не умея понять причину, считал, что это любовь. Улисс и Волга отправились искать человека. Погода стремительно портилась. Ветер срывал ядовито-зеленую пену с разволновавшихся рек.

Волки стояли на священной горе серой и плотной, как грозовое облако, стаей. Дождь то хлестал гору хлыстом, то покрывал покрывалом. Красные токи реки Фисон вошли в зеленую реку Хиддекель, как огонь в траву. Стихия пенилась, взрывалась и наступала, фонтанами била из-под земли, лилась из небесной бездны.

Изредка в прорывах стремительных облаков мелькала Луна, на миг казалось, что битва утихла, но с востока подтягивались новые тучи, и все начиналось сначала. Когда река подступила к стае вплотную, Гер Синеглазый велел задушить волчат.

В гору ударила молния, запахло паленой шерстью. Из пробитого камня на вершине капал какой-то металл.

Хрустальная сфера лопнула, и на Землю посыпались осколки первого неба. Стало светло, как в полдень, и Волки увидели ковчег. Он прошел совсем близко, едва не пропоров смоленый борт о скалы. Вожак бросил на ветер слова прощания.

Шторм затихал, но ливень только усилился. Волки стояли по плечи в воде. К горе подбирались жестокие морские гады.

Улисс и Волга спали в трюме обнявшись. Рядом с ними возилась дикая свинья. Причитала обезьяна.

Улисс видел во сне, как его отец касается языком лунной дорожки, жадно пьет из нее, захлебывается.

Волга не видела снов. Она была еще молода, чтобы общаться с бесплотными. Волга просто отсыпалась впрок.

Впереди у нее была вся мировая история.

Сначала молчишь.

Это совсем непросто.

Ты видишь Великую Гору Небес и то, что заметно сквозь гору, слышишь плеск осиновой рощи и запах цветущего тмина. На коже твоей оседает горькая пыль.

Холодный камень в ногах, тяжесть.

Ты чувствуешь все, но не можешь сказать.

Над прибрежной осокой летают стрекозы, водяная крыса возится в ивовых зарослях.

Ты тоже умеешь двигаться. Ты поднимаешь с земли белый камень. Ты думаешь:

Вот кто знает цену молчанию.

Камень этот тебе как родственник, ты касаешься камня губами, открываешь рот:

О Оло.

И далее повторяешь по памяти имена в порядке Сотворения:

Небо.

Земля.

Тьма.

Бездна.

Вода.

Свет.

День.

Ночь.

Вечер.

Утро.

Твердь.

Вода.

Суша.

Земля.

Море.

Зелень.

Трава.

Семя.

Дерево.

Плод.

Светила.

Знамения.

Время.

День.

Год.

Душа.

Птица.

Рыба.

Скот.

Гад.

Зверь. Человек. Мужчина. Женщина.

И стало так. Прочие же имена, которые всем скотам, и птицам небесным, и светилам, и морям земным – дал я, Адам, в Едеме на Востоке, на берегу Хид-декель реки.

Ветер листает Книгу Адама, что записана на кленовых листах. Я стою у старого Клена, читаю, и Клен отвечает – покачивается. В его венах нагревается сладкий сон. День будет долгим и жарким. Теперь, когда я стал понимать растения, это меня не радует. И на поле теперь я смотрю не усталым взглядом пахаря и не похотливым – землевладельца, но долгим и пристальным, полным земного торжества и небесной печали. Глазами дерева.

Белоголовые одуванчики стоят по колено в плевел-траве, ветер качает их нимбы. В Корабельном поле явились спелые одуванчики, как собор тех святых, просиявших в земле Российской, чьи имена не будут открыты.

Господу нужны не только чтецы, но и плотники. Даже дворникам и прачкам найдется дело в Новом Иерусалиме. Они выметут пыль из-под ног разбойников, помилованных в день Страшного Суда, и добела отмоют их одежды. Они уже там и ждут нас.

Святые – небесные квартирьеры.

Стрекоза сидит на моем плече, я смотрю, как она дышит. Будь я фотограф, что продает свое зрение, я бы сделал портрет стрекозы, но я не помню, кем я был.

Складки на коже Клена говорят о морозах и весеннем пожаре. На моей ладони линии тоже переплелись, образовав знак огня. Теперь, наверное, в руке можно кипятить чай.