Рокки, позвенев льдом в пустом стакане, спросила:

– Ну, и что ты собираешься делать?

Я покрутил бутылку на полке и посмотрел, как по ней стекает влага.

– А что, если мы напьемся?

– Без проблем.

Я пошел к бару и вернулся с напитками. Рокки была одна, но сосунки за бильярдом все еще не спускали с нее глаз.

Мы чокнулись.

– Ну а потом? После этого? – настаивала она.

– Завтра мы поедем дальше, – пожал я плечами.

Чувство опасности почти исчезло. Как будто у меня началась полоса удачи и кто-то меня защищал. Мои чувства и инстинкты были настолько напряжены, что я, казалось, чувствовал каждый отдельный атом табачного дыма, который ударялся в мою кожу, как невидимые кусочки гравия.

Она пригубила свой стакан, и уголки ее губ изогнулись, а на щеках проявились ямочки. В ее улыбке отразилась вся опасность текущего момента, опасность путешествия без всякого плана. Но мне сейчас план был не нужен. Мне нужно было только движение вперед. Сделавшись настоящим наемным убийцей, я давно перестал существовать как человек.

Сидящие в баре проводили нас внимательными взглядами – было видно, что никому из них не нравится то, что произойдет потом, что мы будем делать, – такой мужчина, как я, и такая девочка, как она. Через лобовое стекло я смотрел вперед абсолютно пьяными глазами, а голова Рокки постоянно падала ей на грудь. Я знал пару гостиниц на автостраде, но все они показались мне слишком ярко освещенными. Поэтому, съехав с шоссе, я направился в черную часть города, где и снял комнату в мотеле, окна которой смотрели на заброшенный участок и заколоченный досками торговый центр. Мотель назывался «Старлайтер». Я заплатил наличными. Женщина за стойкой регистрации была почти лысой, из носа у нее текло, и наши документы ее не интересовали. Она напомнила мне Матильду, кухарку в исправительном доме, которая готовила нам кровяной пудинг и яйца, сваренные вкрутую.

В комнате была одна большая кровать, а занавески колыхались от работающего кондиционера. Рокки направилась в ванную, а я снял сапоги и, засунув в один из них пистолет, запихнул их вместе с коробкой с деньгами под кровать. Сняв куртку и ремень, бросился в единственное кресло в номере, вытянул ноги и поднял закрытые глаза к потолку. В таком положении я ждал, когда мир вокруг меня перестанет вращаться. Дверь в ванной скрипнула, и я приоткрыл глаза. Девушка вышла в трусиках и топике с бретелькой через шею. Ее влажные короткие волосы были зачесаны назад. Лампа в ванной, расположенная за ее спиной, освещала ее, как настоящую девушку с разворота глянцевого журнала. Остальная одежда Рокки оказалась сложенной в углу комнаты. Сверху на ней лежала ее сумка. Я продолжал лежать с полуприкрытыми глазами, притворяясь, что дремлю. Рокки остановилась рядом со мной, и я почувствовал ее запах, острый, мускусный.

– Рой? – Она положила мне руку на плечо.

Я открыл глаза. Ее трусики были голубого цвета, с резинками по бокам. Тазобедренные кости резко выпирали из них. Мои глаза были на одном уровне с небольшим возвышением на том месте, где соединялись ее ноги. Она очень легко провела рукой по моему плечу.

– Хочешь лечь в постель?

– Мне и здесь неплохо.

– Да все в порядке. Ложись.

Я выпрямился и заморгал глазами, чтобы убрать пелену с глаз. На ее опущенном ко мне лице, похожем на лисью мордочку, я увидел влажные, слегка раздвинутые губы.

– Хочу сказать еще кое-что, – промолвил я. – Это к тому, о чем мы говорили в баре. О том, что не надо врать. Не смей ходить передо мной в трусиках и все такое. Я не хочу этого видеть.

– А почему? – спросив это, она провела другой рукой по бедру и плоскому животу. – Это из-за того, что случилось сегодня? Я тебе не нравлюсь?

– Я тебя предупредил. Кончай это.

– Хорошо.

Рокки отошла к кровати. Когда она там устраивалась, ее попка высоко поднялась, округлая и разделенная на две половинки, как спелый персик. О такой попке мечтает любой белый мужчина, включая меня самого. Шелковые треугольнички не закрывали ее боков, и было видно, что все, что надо, у нее очень плотное, безо всяких морщинок и совсем не трясется. Я не знаю, что со мной случилось. Наверное, я просто был пьян. Я все думал о Кармен и Лорейн и гадал, развелась ли она. А ведь Рокки была гораздо симпатичнее их, и кроме того, как и для большинства мужчин, сама идея секса с женщиной намного моложе меня заставляла меня почувствовать себя немного бессмертным. И все-таки я так и не решился. Она, наконец, устроилась под простынями, а кондиционер все трясся и гремел, и холодный воздух дул мне прямо на грудь. Не отворачиваясь от стены, она тихо сказала:

– Если хочешь, ты тоже можешь лечь в кровать. Тебе надо выспаться. Я ничего такого не имею в виду.

И она натянула на себя одеяло. Я встал и улегся на кровать, под скрип и звон ее пружин. Я лежал на спине, сложив руки на животе. Она слегка придвинула ко мне свое свернутое калачиком тело, все еще не отворачиваясь от стены. Я закрыл глаза под мерный звук работающего кондиционера и услышал, как ее дыхание стало глубоким и ровным. В темноте я стал думать о том мужике, в квартире которого побывал накануне, в той самой, где было так много тотализаторных билетов и пустых бутылок, и фотография женщины с мальчиком. Теперь он мог больше не беспокоиться о нашей возможной встрече.

Интересно, что он сделал с этим временем, которое неожиданно свалилось на него, как подарок свыше? Догадался ли он слинять?

Утром Рокки тихонько похрапывала рядом со мной, сбросив с себя все покрывала. Ее поношенные трусики прилипли к ее попке, а одна резинка совсем разлохматилась. Я проснулся с мыслями о Мэри-Энн. У моей матери были пшеничные волосы и симпатичное, хорошо вылепленное лицо, полное драматизма. Ее единственным недостатком были темные круги вокруг глаз, которые становились особенно заметны, когда она не красилась. Но и этот недостаток делал ее лицо еще более интересным, а эти глаза всегда внимательно смотрели вокруг в поисках разных пустяшных побрякушек. Конечно, она иногда изменяла Джону Кэди. Это было видно, а позже мне пришла в голову мысль о том, что он, по-видимому, ничего не имел против.

Иногда она оставалась дома и слушала на кухне пластинки Хэнка Вильямса[22], попивая ромовый пунш, пока не набиралась до полного изумления. Тогда она хотела, чтобы я потанцевал с ней. Я всегда был высоким парнем, и она могла положить голову мне на плечо, а вентилятор под потолком навевал на меня ее запах – смесь пота и душистого мыла, – и слегка влажная кожа ее рук прилипала к моей шее.

В такие дни она иногда рассказывала мне разные истории. Все они были о времени, которое было еще до меня, когда она работала в Бьюмонте у человека по имени Харпер Робишо, который держал ночной клуб. Она любила говорить о нем. По ее словам, он был авторитетным человеком, который по-доброму к ней относился, и она рассказывала о том, как пела в этом ночном клубе перед гостями, одетая в длинные платья с блестками и с мундштуком из слоновой кости в руке. Рассказывая об этом, она могла начать тихонько петь – у нее был глубокий вибрирующий голос, который казался слишком низким для женщины. Она пела вещи Пэтси Клайн или Джины Шепард, но закончив, всегда улыбалась такой грустной улыбкой, что я пугался.