совсем иная жизнь, в Узень и Жетыбай, на нефтяные промыслы. Он тоже подумывает кочевать, хоть и не легко решиться. Сам здешний, коренной, не сосчитать, сколько колен его предков зимовали в Кетыке, как зовется место по-казахски.

По пути к прибрежному поселку мы снова проехали через площадь. До Баутина автобус громыхал по шоссе, мощенному крупным угловатым булыжником. Прежняя Николаевская слобода, где селились рыбаки, первые казачьи семьи, армянские и персидские торговцы из Закавказья, — она получила новое название, по имени первого председателя советской власти — Алексея Григорьевича Баутина, убитого в тревожном и переменчивом 1919 году непримиримыми местными богатеями.

Дома в порядках стояли старинные, и это тоже настраивало припомнить то время, когда вскоре после отмены крепостного права в России сюда пришел тамбовский мужик из староверов — Захарий Дубский, ставший впоследствии некоронованным владетелем Мангышлака.

Его основательный двухэтажный дом располагался как раз у конечной остановки автобусного маршрута. Рядом — почти такой же — он выстроил для дочери, и еще один — для приказчиков и других служащих. На противоположной стороне улицы большие ворота вели на территорию судоремонтного завода.

К автобусу подошла степенная русская старуха в черном платке и спросила о чем-то по-казахски у Кималгана.

Он ответил ей по-русски:

— Через час еще приеду, бабушка… Не торопись. Магазин в Форту все равно на обед закрылся.

Она направилась к дому неторопливой строгой походкой, а Кималган повернулся ко мне:

— У нас тут многие знают по-казахски. А мы по-русски. Давно вместе живем. Наши русские старушки без молока чаю не выпьют. И баранов все держат.

Отсюда, с главной баутинской улицы, в конце которой пошевеливалось море, мы еще проехали в Аташ, новый поселок у гор, где живут семьи рыбаков и рабочие консервного комбината.

По дороге попался маяк — Тюб-Караганский нижний, а вдали — на вершине скалы, обрывающейся к морю, — стоял Тюб-Караганский верхний, о котором мне Вавилин на Кара-Ада рассказывал, что не так давно отмечалось его столетие.

Наш маршрут с Кималганом кольцом замкнулся на той же площади, у того же магазина, на дверях которого висел пудовый замок, сохранившийся еще, наверное, с купеческих времен.

А стариков уже не было.

По всему полуострову в начале века путешествовал немецкий этнограф Рихард Карутц, написавший потом книгу «Среди Киргизовъ и Туркменовъ на Мангышлакѣ». Книга имеется в русском переводе, но сейчас она стала редкостью.

Пунктуальность — не такое уж плохое качество, как мы иногда, в порядке самозащиты, пытаемся его представить. Благодаря Карутцу я мог вернуться к тем временам, откуда вел свой отсчет событий.

«…Из Астрахани тендер доставляет едущих на Каспий в восемь часов к девятифутовому рейду, плавучему городу из старых барж, где пассажиры пересаживаются на пароходы, идущие в Баку и Красноводск. Через двенадцать-тринадцать часов пути показывается северо-западная оконечность полуострова Мангышлак, — плоскогорье с отвесными стенами и крутизнами, на краю которого белый маяк указывает судну фарватер.

У самого полуострова мы сворачиваем к югу и входим в гавань небольшого поселения — Николаевского, возникшего благодаря развившемуся по этим берегам рыболовному промыслу…

…В настоящее время… здешнее рыболовство развивается в доходную статью вывоза, хотя два летних месяца, во время которых улов запрещен, и четыре месяца зимних холодов уменьшают на половину время занятия этим промыслом.

Жаркая, пыльная дорога ведет от пристани мимо двух небольших соляных озер, которые при тихой погоде кажутся темно-синими, при ветре же, благодаря, как полагают, изобилию в них инфузорий, принимают удивительную темно-розовую окраску; озера эти доставляют столовую соль населению и рассол для рыбного промысла. Соль просто выгребается со дна, сбрасывается кучами и затем увозится. Кроме того, местное население пользуется этими озерами и для лечебных целей: здесь устроены примитивные купальни, где соединенным действием концентрированного раствора соли и интенсивных солнечных лучей лечатся ревматизмы.

Четыре версты пути, и мы у первых домов форта Александровского, административного центра Мангышлака… Широкая улица, залитая ослепительным солнцем и покрытая густым слоем мучнистой пыли… тянется у подножия скалистого кряжа, на высоте которого белые крепостные стены окружают казармы, церковь и административные учреждения. Скромные одноэтажные дома, построенные из добываемого здесь из краев плато известняка, татарские и армянские дворы, персидские лавки, туркменские мастерские окаймляют улицу с обеих сторон».

Дальше в этом месте Карутц отмечал своеобразие здешней природы, писал о море, которое при закате становится пурпуровым и в сочетании со светло-голубым небом представляет собой незабываемую картину.

Описывал он и одну из своих поездок.

«…Местами разрушение начинается на некотором расстоянии от краев плато, получаются параллельные ему глубокие трещины, которые дают каньоноподобные образования; или же оно прорывает трещины, направленные перпендикулярно к берегу; трещины эти, расширяясь в дикие ущелья или покрытые галечником котловины, спускаются к уровню степи узкими лощинами или широкими крутыми уступами. Такие размытые долины врезываются далеко в глубь степи, и в их стенах образуются часто пещеры и мрачные расщелины, напоминающие дымоходы.

Величие этих образований выразилось в легендах. Сын моего киргизского проводника, интеллигентный юноша, посещавший шесть лет русскую школу в Асхабаде, предложил показать мне недалеко от своего аула пещеру, которая будто бы не имеет конца и в которую никогда еще не проникал ни один киргиз и ни за что на это не решился бы. В этой пещере живет змея такой величины, как те большие змеи, что едят людей, и у этой змеи огромные сокровища. Есть там еще большой глубокий колодезь, самый большой и глубокий из всех колодцев; из того колодца дует по временам такой ураган, что ни один человек не может тогда пройти мимо пещеры. Мы захватили спички и свечи из моего багажа и отправились верхом. На половине подъема по выветрившейся стене долины мы достигли входа в пещеру; я отправился вперед, за мной следовал киргиз, довольный своим маленьким приключением, но не совсем свободный от страха, навеянного бабушкиными сказками. Пред нами был узкий ход, пол которого шел сначала ровно и прямо, а затем стал извиваться и вести вверх, то под наклоном, то ступенями; местами же он вдруг круто сворачивал вниз, заставляя нас все время скользить и карабкаться. Густой мучнистый слой из распавшихся горных пород покрывал его. Галечник и перегораживавшие дорогу камни затрудняли движение. Несколько раз, когда мы думали, что достигли уже конца, ход вел круто вверх в виде дымовой трубы, и мы на четвереньках ползли дальше.

Наконец, сверху в пещеру проник луч света, и я увидел, что верхний конец «дымохода» пересекался высокою продольною трещиною и таким образом сообщался с внешним миром.

Итак, мы имели здесь, следовательно, дело просто