Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Асакава дернула головой, оставляя своими волосами тонкие длинные царапины на столешнице.
– Ты что, считаешь, что мне нравится быть такой?! Что я хотела этого?
– Ну, насколько я помню, никто не заставлял тебя перерезать себе горло.
– Да я же не собиралась… хотя, что ты вообще можешь понять в этом, простолюдин?! Для тебя честь, это просто слово.
– Эй, я вообще-то пустился в это путешествие ради твоей чести.
– Ты пустился в это путешествие, чтобы меня умиротворить. На меня и на мою честь тебе плевать, ты просто хочешь избавиться от меня!
– Жаль, что ты так думаешь…
Синдзи решил не продолжать этот разговор. Вместо этого он закончил трапезу, попросил еще кувшинчик саке и принялся за сегодняшнюю сойку. Асакава уселась на стол спиной к нему и, обхватив колени руками, уставилась на остров, к которому так стремилась. Синдзи неожиданно поймал себя на том, что созерцает спину художницы. Резчик отогнал неуместные мысли и вернулся к сойке.
– Почему сойка?
Асакава развернулась на месте и теперь смотрела на Синдзи, а ее ноги уходили в стол почти у самого верхнего края листа бумаги.
– Не знаю. С того самого момента, как ты со мной, рисую эту птицу и все никак не могу сделать все правильно.
– Лапки кривые получились.
– Я вижу.
Синдзи аккуратно сложил лист в четыре раза и порвал.
– На самом деле для новичка не так и плохо. Знала бы, что у тебя есть задатки, взяла бы в ученики… А меня напишешь?
Неожиданное предложение заставило резчика поднять взгляд на лицо призрака.
– Я не настолько хорош.
– Разумеется, но ведь других художников здесь нет. Меня никогда не писали. Даже Хираяма…
Стоило Асакаве сказать это, как ее одеяние начало будто бы истончаться, пока совсем не исчезло. Взгляду Синдзи предстала достаточно свежая шея, немного перекошенные плечи, переходящие в тонкие руки, и небольшая грудь. Призрак взлетела над столом, и теперь резчик видел ее лоно и худые бедра. Синдзи задрал голову и посмотрел на ухмыляющееся лицо Асакавы.
– Ну что, сделаешь меня персонажем «весенних картинок»?
– Нет, не сделаю.
– Почему? Я что, недостаточно хороша?..
Асакава преобразилась. Ушли морщины с лица, уступив место румянцу юности, руки так и остались палочками, но стали теперь гладкими и мягкими, будто и не знавшими никогда мужских прикосновений, как и груди. Спина распрямилась и теперь осанка была безукоризненной. Даже волосы собрались в роскошную густую прическу, а проседь ушла, оставив за собой лишь неприятные воспоминания. Асакава все равно не стала красавицей, но теперь она дышала весной, которая преображает все.
– А теперь?
Синдзи заглянул прямо в ее глаза, под которыми больше не лежали смертные тени.
– Теперь тем более. Если я когда-нибудь и возьму смелость писать тебя, то ты будешь не красавицей в роскошном кимоно, полы которого треплет легкий ветерок, и не обнаженной девицей объятой страстью и похотью, я напишу тебя такой, какой запомнил лучше всего. Как в те бесчисленные разы, когда я приходил с негнущейся спиной и слезящимися глазами с печатными формами для тебя. Как ты, впустив меня в дом, тут же возвращалась к работе, попирая все правила гостеприимства, даже не предложив воды. Как я бросал доски у дверей, будто не ради них пришел, и смотрел, как ты работаешь. Ты забывалась все время и наклонялась прямо к листу бумаги, нагружая спину. Ты не обращала на меня внимания, и… я становился таким спокойным, глядя на тебя. Все было правильно, все вдруг выстраивалось в правильном порядке. Весь мир исчезал. Токио переставал быть, а равно и вся Япония, казалось, даже ветер в горах замирал, а прекрасная Фудзи была рядом с твоей увлеченной фигурой просто горой, а вовсе не образом Мира. Потом ты вспоминала обо мне, смотрела подслеповато и с каким-то забавным раздражением спрашивала меня, отчего же я не несу тебе печатные формы. Я приносил корзину тебе, и ты брала каждую доску и проводила по резьбе перепачканной тушью рукой. Ты скупо хвалила меня, а потом в очередной раз обговаривала мою давным-давно условленную часть с продаж будущей гравюры – для тебя почему-то это было очень важно. А после этого ты показывала мне, над чем работаешь сейчас, и говорила что-нибудь вроде: «Я закончу к вечеру и отдам рисунок тебе. Завтра с утра приноси готовую форму – подумаем над цветами…» А у меня руки отваливаются, спина отзывается болью при каждом движении и перед глазами плывет, я и так работал несколько дней подряд без устали, чтобы успеть к назначенному тобой сроку. Если бы на твоем месте был другой художник, я бы попросил отсрочку или другие деньги, но была ты, а для тебя я готов был работать за еду. Я весь принадлежал… хм… принадлежу тебе. Поначалу я даже пытался работать с другими художниками, но с тобой никто не мог стоять рядом, поэтому вскоре осталась только ты. А потом ты все оборвала…
Синдзи сморгнул несколько раз, прогоняя из глаз прекрасный образ, который соткала его память. Асакава вернула свой возраст и одежду, и теперь сидела перед ним на столе.
– И что ты прикажешь мне с этим делать?
– Ничего. Я всегда очень четко понимал разницу между нами и ни на что не претендовал, а сейчас говорить об этом и вовсе нелепо.
– Но ты все равно говоришь…
Синдзи, ничего не ответив, налил себе саке. Асакава легла на потолок и застыла, а резчик вновь посмотрел на изрезанный причалами и пирсами берег Кюсю.
Синдзи понемногу пьянел, призрак куда-то делась, пароходы непрестанно перемещались по узенькому проливу Каммон. Пошел дождь. Сейчас южный остров Японии казался Синдзи какой-то сокровенной, невероятной страной, где живут лишь призраки и варвары.
***
Зал для заморских гостей
Тушью благоухает…
Белые сливы в цвету.31
«Южный берег» был вполне традиционной гостиницей, чему Синдзи был изрядно рад. Кагосима даже в сравнении с Токио была полна варварами и их влиянием. Даже скорость жизни здесь, казалось, отличалась от остальной Японии. Резчика подобная суетливая круговерть смутила и вывела из состояния отрешенности, которое овладело им на Кюсю. Он, а точнее, призрак был все ближе к цели их путешествия, но Синдзи вовсе не был этому рад. Он не мог себе это объяснить. Дело совершенно точно было не в том, что Асакава готовила для своего бывшего любовника все возможные муки перед смертью.
С призраком в последние
