Удар в больное место. Августу не повезло с близкими. Его сыновья, на которых он возлагал надежды, умерли, дочь — распутница, внучка — тоже. А он сам — трясущийся старик, проживший на свете семьдесят два года… и, видимо, собирающийся прожить еще столько же.

Кто останется после него? Тиберий, нелюбимый племянник. И Германик — нелюбимый племянник нелюбимого племянника. Родные сыновья Августа не дожили до сегодняшнего дня. А единственного внука он сослал на отдаленный греческий остров. И придет время, того придушит какой-нибудь честолюбивый центурион… Так часто бывает.

Так кому оставить империю? Хороший вопрос. Поразительно хороший.

Некоторое время Август стоит без движения, размышляет.

— Годичная служба в качестве младшего трибуна в Мавританском легионе. Это весь твой военный опыт?

— Да, принцепс.

Говорят, Август знает и помнит все. Теперь он не даст мне назначения. Хотя… есть еще воля богов.

Август молчит. Старческие глаза слезятся.

— Ты хоть понимаешь, во что ввязываешься? Тебе будет трудно, — говорит он. — Тебя будут ненавидеть за твое положение, за мою доброту к тебе и презирать за твою неопытность. Ты собираешься положить голову в пасть льву и надеешься, что будешь хорошо при этом выглядеть.

— Я надеюсь, что льва хорошо перед этим покормили.

Дерзость. Август кривит губы. Темные старческие пятна идут по его лбу, щекам; на нижней губе — смазанная желтой мазью язвочка. Я не могу оторвать от нее глаз. Возможно, принцепс просто выжил из ума, думаю я. Со стариками это бывает… А со стариками, полвека держащими власть в Риме, тем более.

— Ты просто надеешься, Гай? Твой брат бы заранее об этом позаботился.

На мгновение я чувствую себя так, словно из-под ног у меня ушла земля. Землетрясение.

— У меня…

— А у тебя не было времени, — прерывает Август. — Понимаю. А ты не думал, Гай: может быть, даже самый сытый лев захочет убить тебя — скажем, для развлечения?

Ливийская пустыня. Красный закат, черный край земли, словно запекшаяся на лезвии ножа кровь. «Смотри, Гай».

— Думаю… лев в своем праве. Что тут скажешь.

— Ничего, — соглашается принцепс. — Но сказано хорошо.

В саду журчит фонтан и жужжат пчелы. Римская семейная идиллия. Особенно если забыть, что семьи у принцепса как таковой нет.

— Привилегия льва — брать, не спрашивая, — говорит Август задумчиво. — Это про нас, про Рим. Хорошо. Что ты знаешь о Германии, мальчик?

— Там холодно.

Август отворачивается от меня, шмыгает носом. Из перистиля — внутреннего сада дома — тянет запахом нагретой солнцем земли. Я жду.

— Разница между тобой и братьями очень проста, — говорит Август наконец. — Старший брат накормил бы льва заранее — и до отвала. Младший, Квинт, дурачок счастливый, положился бы на удачу и сунул голову. Боюсь, о возможности покормить льва он бы даже не вспомнил… И лев бы оказался сытым, как ни смешно. Или просто не захотел бы жрать… не знаю, его с утра бы тошнило или еще как… или он не ест высоких блондинов до завтрака… Но ты, Гай… — Он медлит. — Ты — сложный случай. Ты и льва не покормил, и голову суешь, не зная, голодный зверь или нет. Как это, по-твоему, называется?

Август молчит, смотрит на меня — странно, точно жалеет.

— В общем, не думаю, что это хорошая идея, мальчик. В Германии мне нужен мир, а не месть.

— Месть не в моих привычках.

— А что в твоих? — спрашивает принцепс с искренним интересом.

Ответ приготовлен заранее. Прав Луций: нужно накормить львов до отвала.

— Справедливость… и следование воле богов, — отвечаю я.

В следующее мгновение за моей спиной раздается хлопанье крыльев. Я оборачиваюсь — в проеме атриума, выходящем в сад, сплошное мельтешение. Крылья, крылья. Август тоже смотрит, подняв седые брови. Над домом принцепса пролетают птицы, много птиц. Белые, серые, пестрые. Это знак, посланный Юпитером… Ну, так должен подумать принцепс.

— Однако, — говорит Август задумчиво. — Как интересно.

…Знак, посланный Юпитером — и заранее оплаченный мной. Всего лишь еще пара тысяч золотых монет с профилем молодого человека в венке. Теперь Август должен убедить Августа. Смешно.

Несколько оборванцев из Субуры просто жаждали мне помочь, а птиц найти вообще не проблема. Чудеса нужно планировать — это говорил еще Цезарь.

— Одного не пойму, мальчик, — говорит принцепс после некоторого молчания. — Почему ты выбрал голубей? Орлы были бы гораздо… э-э, эффектнее. И ближе к военной теме. Впрочем… — Принцепс некоторое время молчит, глядя на меня. Глаза у него светлые и холодные. Я чувствую, как у меня застывает кровь в жилах. — Впрочем, это твое дело. Ладно, считай, твое знамение меня убедило. С сегодняшнего дня ты — легат Семнадцатого легиона. Отправляйся в Германию, легат. Удачи, Гай Деметрий Целест. Удачи.

Август подходит к столу, берет перо. Сморщенная, почти прозрачная кисть с синими венами. Принцепс пишет. Со скрипом бежит стеклянное острие по пергаменту — выводит буквы. Кривые и крупные. Принцепс пишет, не разделяя слов и не делая переносов.

— Да… — Август останавливает перо, поднимает голову, словно вспомнил какую-то мелочь. — Совсем забыл… Твоего брата подозревали в том, что он берет взятки у варваров.

Я молчу. «Смотри, Гай». Что-о?!

— Что мы в действительности знаем о самых близких нам людях? — говорит Август с издевкой. Выводит подпись. Скрип, скрип. Ставит перо в чернильницу и протягивает мне пергамент…

Я вздрагиваю.

На тыльной стороне его ладони — чернильное пятно, похожее на кузнечика.

Аппиева дорога окружена зарослями акаций, пахнущих так, словно это их последний день и ничего нельзя оставлять на завтра. Я морщусь. Сердце тревожно стучит — как тогда, перед визитом к принцепсу. Акации правы. Мы слишком многое оставляем на потом и слишком мало живем здесь и сейчас, а когда завтра наступает, мы уже мертвы, и то, что не прожито и не прочувствовано вчера, не будет нами прожито и прочувствовано никогда… И канет в океан забвения.

Шестой час. Я приказываю вознице подождать. Повозка останавливается, мулы, украшенные цветами — в честь Меркурия, повелителя перекрестков, — мотают лохматыми головами, отгоняя мух. Запах олив плывет над дорогой, словно тонкая, едва заметная серебристая лента. Я вижу в отдалении, за плетеной оградой, серебристые кроны оливковых деревьев, увешанных мелкими зелеными плодами. Лучшее масло в Рим привозят из Испании, но местное, италийское, тоже неплохое. Рядом с оливой неторопливо возится загоревший дочерна раб — почти голый, в одной набедренной повязке. У его ног стоит высокая плетеная корзина. Раб собирает оливки. Не торопясь, обрывает по одной — чтобы не повредить плотную зеленую кожицу — и бросает в корзину.