. . . . . небосклон

Еще . . . . . . . почивает

В рюмке светлой предо мною

Брызжет, пенится вино.

1829

Ел. Н. Ушаковой*

В альбом

Вы избалованы природой;

Она пристрастна к вам была,

И наша вечная хвала

Вам кажется докучной одой.

Вы сами знаете давно,

Что вас любить немудрено,

Что нежным взором вы Армида,

Что легким станом вы Сильфида,

Что ваши алые уста,

Как гармоническая роза…

И наши рифмы, наша проза

Пред вами шум и суета.

Но красоты воспоминанье

Нам сердце трогает тайком –

И строк небрежных начертанье

Вношу смиренно в ваш альбом.

Авось на память поневоле

Придет вам тот, кто вас певал

В те дни, как Пресненское поле1

Еще забор не заграждал.

Е. П. Полторацкой*

Когда помилует нас бог,

Когда не буду я повешен,

То буду я у ваших ног,

В тени украинских черешен.

«Подъезжая под Ижоры…»*

Подъезжая под Ижоры,

Я взглянул на небеса

И воспомнил ваши взоры,

Ваши синие глаза.

Хоть я грустно очарован

Вашей девственной красой,

Хоть вампиром именован

Я в губернии Тверской,

Но колен моих пред вами

Преклонить я не посмел

И влюбленными мольбами

Вас тревожить не хотел.

Упиваясь неприятно

Хмелем светской суеты,

Позабуду, вероятно,

Ваши милые черты,

Легкий стан, движений стройность,

Осторожный разговор,

Эту скромную спокойность,

Хитрый смех и хитрый взор.

Если ж нет… по прежню следу

В ваши мирные края

Через год опять заеду

И влюблюсь до ноября.

Приметы («Я ехал к вам: живые сны…»)*

Я ехал к вам: живые сны

За мной вились толпой игривой,

И месяц с правой стороны

Сопровождал мой бег ретивый.

Я ехал прочь: иные сны…

Душе влюбленной грустно было,

И месяц с левой стороны

Сопровождал меня уныло.

Мечтанью вечному в тиши

Так предаемся мы, поэты;

Так суеверные приметы

Согласны с чувствами души.

Литературное известие*

В Элизии Василий Тредьяковский

(Преострый муж, достойный много хвал)

С усердием принялся за журнал.

В сотрудники сам вызвался Поповский1,

Свои статьи Елагин2 обещал;

Курганов3 сам над критикой хлопочет,

Блеснуть умом Письмовник снова хочет;

И, говорят, на днях они начнут,

Благословясь, сей преполезный труд, –

И только ждет Василий Тредьяковский,

Чтоб подоспел *** ****.

Эпиграмма («Журналами обиженный жестоко…»)*

Журналами обиженный жестоко,

Зоил Пахом печалился глубоко;

На цензора вот подал он донос;

Но цензор прав, нам смех, зоилу нос.

Иная брань, конечно, неприличность,

Нельзя писать: Такой-то де старик,

Козел в очках, плюгавый клеветник,

И зол и подл: всё это будет личность.

Но можете печатать, например,

Что господин парнасский старовер

(В своих статьях) бессмыслицы оратор,

Отменно вял, отменно скучноват,

Тяжеловат и даже глуповат;

Тут не лицо, а только литератор.

«Поэт-игрок, о Беверлей-Гораций…»*

Поэт-игрок, о Беверлей1-Гораций,

Проигрывал ты кучки ассигнаций,

И серебро, наследие отцов,

И лошадей, и даже кучеров –

И с радостью на карту б, на злодейку,

Поставил бы тетрадь своих стихов,

Когда б твой стих ходил хотя в копейку.

Эпиграмма («Там, где древний Кочерговский…»)*

Там, где древний Кочерговский1

Над Ролленем опочил,

Дней новейших Тредьяковский

Колдовал и ворожил:

Дурень, к солнцу став спиною,

Под холодный Вестник2 свой

Прыскал мертвою водою,

Прыскал ижицу3 живой.

«Кто на снегах возрастил Феокритовы нежные розы?..»*

(При посылке бронзового Сфинкса.)

Кто на снегах возрастил Феокритовы нежные розы?

  В веке железном, скажи, кто золотой угадал?

Кто славянин молодой, грек духом, а родом германец?

  Вот загадка моя: хитрый Эдип, разреши!

«На холмах Грузии лежит ночная мгла…»*

На холмах Грузии лежит ночная мгла;

  Шумит Арагва предо мною.

Мне грустно и легко; печаль моя светла;

  Печаль моя полна тобою,

Тобой, одной тобой… Унынья моего

  Ничто не мучит, не тревожит,

И сердце вновь горит и любит – оттого,

  Что не любить оно не может.

Калмычке*

Прощай, любезная калмычка!

Чуть-чуть, назло моих затей,

Меня похвальная привычка

Не увлекла среди степей

Вслед за кибиткою твоей.

Твои глаза, конечно, узки,

И плосок нос, и лоб широк,

Ты не лепечешь по-французски,

Ты шелком не сжимаешь ног,

По-английски пред самоваром

Узором хлеба не крошишь,

Не восхищаешься Сен-Маром1,

Слегка Шекспира не ценишь,

Не погружаешься в мечтанье,

Когда нет мысли в голове,

Не распеваешь: Ma dov'è[7]2,

Галоп не прыгаешь в собранье…

Что нужды? – Ровно полчаса,

Пока коней мне запрягали,

Мне ум и сердце занимали

Твой взор и дикая краса.

Друзья! не всё ль одно и то же:

Забыться праздною душой

В