— Я должен что-то сделать, — сказал он. Отражение повторило.

* * *

— Многие считают, что куклы годятся только для забавы малышни. Абсолютная чушь! Мой юный друг, я скажу тебе прямо; куклы могут многое. Почти всё, что могут люди. Если, конечно, их должным образом направить. Но ведь и о людях можно сказать то же самое! Si. Ну-ка, передай мне вон тот нож.

Отлаженная и вновь поставленная на ровный киль «Жанетта» неторопливо продвигалась на север. Плеск воды успокаивал. От окрестных полей тянуло запахом оттаявшей земли,

Баас Карл облюбовал себе местечко на корме за палубной надстройкой, где дымился маленький очаг, для безопасности обложенный камнями, и занялся починкой реквизита. Сундуки и коробки уложили под навес. Всё туда не вошло, пришлось нагромоздить их пирамидой друг на дружку, а большой барабан бородач взял себе, чтобы на нём сидеть. Фриц обошёлся досками настила, благо те были сухими. Сейчас его наниматель развернул большущий кожаный пенал со множеством карманов и карманчиков, в которых помещались разные кусачки, щипчики, ножи, резцы и прочий инструмент, достал из сумки чурбачок мягкого дерева и всецело углубился в работу по вырезанию своего нового «артиста».

— Кукла — это не просто деревяшка с ручками и ножками, не просто чурбачок, завёрнутый в тряпьё. О, кукла — это целая наука! — Он оторвался от работы, придирчиво отодвинул заготовку подальше от глаз и повертел в руке, рассматривая со всех сторон. Поправил очки и снова принялся вырезать на будущей кукольной голове не то глаза, не то рот. — Si... О чём я? Ах да. Кукла входит в нашу жизнь с раннего детства, лежит с ребёнком в колыбели, потом — в детской кровати, сидит с ним за одним столом, потом показывает его со стороны на представлениях и, наконец, замирает над ним после смерти надгробной фигурой. Si. На куклах человек, не побоюсь этого сказать, учится жить! Порой актёр, как ни был бы он смел и находчив, не может высказать толпе всё, что он думает. Он прибегает к маске, но бывает, что и маска не спасает. Знавал я одного актёра, он где-то раздобыл шкуру медведя с головой, которая снималась навроде шапки; он натягивал эту шкуру на себя, а голову медведя надевал на собственную голову и из неё вещал. Он говорил такие вещи, рассказывал такие истории, так ужасно веселил народ, что многие вельможи стали недовольны. А когда стража в городе, в который он заехал выступать в тот раз, затеяла его арестовать, он всё свалил на медведя. И знаешь что? В итоге властям пришлось арестовать медвежью шкуру! — Тут Карл Барба рассмеялся. — Si... Бедняга долго потом не мог выступать, потому что новую шкуру ему было достать неоткуда. А куклу можно вырезать за полчаса, если, конечно, знаешь, как это делается.

Фриц лежал, полузакрыв глаза, слушал речи своего нанимателя и задумчиво наблюдал за проплывающими мимо деревеньками, полями и корявым редколесьем. Слушать было забавно, а вот смотреть по сторонам — не очень. Гораздо больше его увлекало, как двое лодочников (их звали Ян и Юстас) споро, слаженно орудуют шестами. «Жанетта» шла вниз по течению, тягловые лошади не требовались, но и отдавать свой чёлн на волю волн канальщики не очень-то рвались. Ветер был попутным, на единственной столбовой мачте лихтера подняли парус, но бездельем по-прежнему не пахло: обоим приходилось всё время трудиться, направляя барку, чтобы та держалась середины канала, где поглубже. Фрицу всё в них нравилось: их красные колпаки и крепкие нагие спины, мокрые от пота, их ловкие, уверенные жесты и движения, их ругань и сальные шуточки, которыми они перебрасывались с командами встречных барок и плотов; их предостерегающие возгласы: «Йосс!», «Скуп!», «Топляк!», «Кпуф!» или «Ой-оп!», которыми парни давали знать, с какого борта надо подтолкнуть, или что навстречу движется баржа и надо срочно принять вправо, или что что-то упало за борт — у них, как и у моряков, была своя система знаков и сигнальных словечек, а уж по части ругани баржевики и вовсе считались непревзойденными мастерами. Фриц находил это дело очень увлекательным. На какое-то время ему даже захотелось стать таким же, носить красный колпак или шляпу лоцмана, непринуждённо, с ловкостью орудовать шестом, махать руками девушкам на берегу и скалить зубы экипажам встречных лодок. Но скоро солнце припекло, его сморила лень, и теперь Фриц просто лежал, сонно смежив веки и изредка вставая, чтоб передать бородачу буравчик или штихель.

— А много у вас кукол, Баас Карл? — спросил он, чтоб хоть как-то поддержать разговор.

Господин Карл Барба поправил очки, с неудовольствием заметил множество застрявших в бороде стружек и вытряхнул их.

— Не очень много, Фриц. Не очень, si. Но мне хватает.

Он отложил заготовку, встал, с усилием откинул крышку самого большого сундука, перегнулся через его край и с головой зарылся в ворох тряпок, долженствующих, вероятно, изображать собою декорации. В солнечных лучах заклубилась пыль. Заинтригованный, Фриц приподнялся на локтях и теперь наблюдал. Наконец Барба вынырнул наружу. В руках его был белый бесформенный ком, из которого торчали какие-то палки.

— Обычно я не даю больших представлений, — сказал он, отдуваясь и вытирая пот. — Управляться с ниточными куклами без помощников сложновато, больше чем с двумя я не справляюсь, разве только примостить одну заранее где-нибудь в уголке сцены. Но я исповедую жанр «commedia dell'arte» — «комедию масок», а там не требуется много действующих лиц.

— Комедию масок? — повторил Фриц. — А что это?

— Ты ни разу её не видел? Её придумали в Италии, но и у вас играют часто. Странно, что ты её не видел. А впрочем, да — ты же немец... В ней нет готовых персонажей, только маски с именами, как актёры. Есть много готовых пьес, которые они разыгрывают меж собой, но обычно я придумываю их по ходу дела: никогда не знаешь, чего народу захочется. Обычно их играют настоящие живые люди, но у меня дома, на Сицилии, это театр марионеток. Смотри, я тебе сейчас покажу.

И он развернул свёрток, на поверку оказавшийся грустной куклой в белом балахоне с большим плоёным воротником и в чёрной шапочке, сидевшей на затылке, как ореховая плюска. Господин Карл осторожно уложил куклу на палубу, засунул бороду в карман, залез с ногами на сундук, чтоб растянуть на нужную длину марионеточные нити, взял в одну руку крестовину, а в другую — перекладину и... кукла ожила! Фриц заворожено наблюдал, как она поднимает голову, медленно встаёт и смотрит вверх, а после обращает к нему белое лицо с рисованной слезой под правым глазом.

— Вот видишь? — сказал бородач, преловко двигая верёвками и палочками. — Видишь, si? Его зовут Пьеро.

— Почему он такой грустный? — спросил Фриц.

— О, это грустная история, мой мальчик. Si, очень грустная. От него ушла невеста.

Кукла как-то разом сникла и закрыла лицо рукавами широкой рубахи. Затряслась в рыданиях. Нити, тянущиеся к рукам, ногам и голове, были почти незаметны, и всё происходящее походило на какое-то волшебство.

— Она пропала. Изменила. Убежала от него. Ушла к другому, si. Он ничего не ест, страдает и пишет стихи.

— А к кому она ушла?

— А! — Господин Карл отложил белую куклу, спрыгнул с сундука, откинул крышку и извлёк наружу нечто яркое, цветастое, с бубенчиком на колпаке и с ухмыляющейся рожицей. Опять залез наверх, расправил нити и явил новую куклу во всей красе.