Комната казалась девушке тюрьмой, и ее неудержимо тянуло прочь. Вернулся слуга с запиской от герцога:

«Милая Рената! Ты поставила меня в большое затруднение своей загадочной болезнью. Я почти не знаю, что мне делать. Вряд ли это можно будет исправить. В данную минуту я, конечно, не могу приехать; заеду завтра утром. Скверная история.

Рудольф».

Дикая и счастливая усмешка промелькнула на лице Ренаты, и она вдруг встала.

— Я ухожу к себе, спокойной ночи, — сказала она.

— Так рано? — с удивлением спросила фрау Фукс. — Впрочем, ты права, Рената. Сон целителен. Спокойной ночи, дитя мое!

Придя наверх, Рената поспешно оделась, накинула шаль, заперла свою комнату и прошла в прихожую, где уже было темно — фрау Фукс экономила на освещении. С бьющимся сердцем она прислушалась, медленно спустилась с лестницы, еще раз прислушалась и, уловив, как горничные с лакеем поют в кухне, поспешно вышла.

Все окна были освещены. У главного входа гарцевали два конных жандарма. Величественный швейцар стоял у двери и презрительно осматривал улицу. Он решительно преградил дорогу Ренате, когда та попыталась пройти в подъезд, но, узнав ее фамилию, от изумления мгновенно утратил все свое величие и, распахнув дверь, долго глядел ей вслед с самым глупым видом.

Все, что произошло потом, походило на видение расстроенного мозга. Мрачная угловая комната в башне; полуспущенные газовые рожки; зеленоватая, точно заплесневевшая, мебель; твердые, но не торопливые шаги; герцог, остановившийся на пороге; тишина комнаты, сделавшаяся теперь вдвойне ощутимой; изумленный и негодующий голос, звучавший точно откуда-то издали; слова:

— Так ты здорова, Рената? Зачем же ты все это сделала?

— Я не знаю. Мне хотелось хоть на один час почувствовать себя свободной. И еще я хотела испытать, — тут голос ее сделался едва слышным, — найду ли я в тебе сочувствие. Но я не нашла.

— Я не понимаю тебя, Рената. Я не из щепетильных, но некоторые вещи необходимо соблюдать, чтобы жить в мире с обществом. Я мало ценю свой герцогский титул. Моим идеалом всегда было жениться на девушке из бюргерской семьи, чтобы обновить кровь. Ты превзошла мои лучшие мечты.

Он провел рукой по ее волосам. Рената мучительно ощутила бесполезность своего ночного путешествия. В сущности, все осталось по-прежнему.

— Ты, может быть, думаешь, — сказала она, — что я горда и меня смущает опасение быть принятой из милости в ваш круг. Но ты ошибаешься: моя гордость простирается еще дальше. Я презираю мнение вашего круга.

Герцог беспокойно улыбнулся, посмотрел на дверь, прислушался, что-то пробормотал насчет швейцара и лакея, которым надо будет приказать, чтобы молчали. Он чувствовал себя бессильным перед молодой девушкой, которая выросла в его глазах, оттого что он перестал ее понимать. Он захотел обнять Ренату. Рената сделала испуганное движение.

— Ты мне дороже всех женщин в мире, — услышала она как будто из-за стены.

Герцог схватил Ренату за плечи своими сильными руками и, прижав к стене, начал осыпать ее страстными поцелуями. Он упивался сознанием того, что эта прекрасная и желанная женщина скоро будет ему принадлежать. Очень скоро, и только ему одному. Так стоит ли ждать? Или стоит проучить ее, показать, что любое сопротивление его силе и могуществу бесполезно? Герцог целовал ее все более страстно, и голова его кружилась от близости Ренаты, от запаха ее тела, от слов, которые шептали ее губы с просьбой отпустить ее и пощадить. Он схватил Ренату в охапку и бросил на диван, тут же прижав ее к подушкам своим телом. Руки герцога смело и уверенно скользили по шелку платья, останавливаясь на округлостях груди и бедер и снова продолжая свое движение. Не в силах больше обуздывать нахлынувшее желание, герцог резко поднялся, чтобы сбросить с себя одежду, и в этот миг встретился глазами с Ренатой.

Ее полный испуга и мольбы взгляд заставил его отступить.

— Я не могу, — с горечью прошептала она, — какое-то предчувствие леденит мне сердце.

Рената спрятала лицо в подушку дивана и оставалась неподвижной. Герцог ни о чем больше не спрашивал. Он не понимал ее и боялся расспрашивать. Но тайна, окутывавшая Ренату, делала ее еще желаннее. Ему стало казаться, что герцогиня — она, а он выскочка, которого она только терпит. Он отошел от дивана и заставил себя успокоиться и остыть. Впервые в жизни он так страстно желал обладать девушкой. И впервые в жизни не позволил себе силой взять твердыню целомудрия, будучи в двух шагах от заветной цели. Рената встала и дрожащими руками привела в порядок платье и прическу.

Потом герцог усадил свою невесту в карету, поцеловал руку, и лошади быстро унесли ее.

В нескольких шагах от дома карета остановилась. Рената незаметно прошла в свою комнату и прямо в одежде бросилась на постель, удивляясь, что никто в доме не услышал ее возвращения. Только что пережитое казалось ей сном.

«Дорогая фрейлейн Рената! Хотя я сознаю бестактность этого письма, я все-таки должен его написать. Бывают вещи, которые делаешь помимо своей воли. Поэтому вы не должны сердиться на меня за то, что я вам пишу. Вчера вы сказали, что, может быть, еще раз придете посмотреть на „Заскию“ и на другие картины и поговорить со мной о них. О, какие бы это были волшебные минуты! Но это невозможно. Как бы страстно я ни желал, я не могу больше прийти. Вы догадаетесь почему. Я уезжаю, иначе гибель ждет меня. Быть может, вам покажется смешным мое письмо, что ж… Я должен был его написать перед вечной разлукой. Примите искренний привет и пожелания всего наилучшего в вашей новой жизни.

Анзельм Вандерер».

Лони вбежала в комнату.

— Сегодня прекрасная погода, мы хотим ехать верхом в Талькирхен. Поедешь с нами, Рената? Ты не смеешь отказываться, как в тот раз.

— Конечно, я поеду с вами, — ответила Рената с такой счастливой улыбкой, что сестра в изумлении вытаращила на нее глаза.

— Что это за письмо ты получила, Рената? Мама говорит, что тебе теперь неприлично получать письма. Ну, одевайся скорее!

Полчаса спустя девушка скакала на своем вороном коне, а испуганные ее отчаянной ездой сестры едва поспевали за Ренатой.

Анзельм Вандерер солгал в тот вечер, сказав Ренате, будто нашел место для Эльвины Симон. Ему удалось это сделать только спустя несколько дней. Таков уж был характер Вандерера. Он, не задумываясь, лгал из сострадания, лгал, чтобы доставить кому-нибудь удовольствие.

Для него не составило большого труда найти квартиру Эльвины Симон. На пороге его встретила пожилая женщина, походившая манерами на хозяйку притона, и провела его в комнату, пропитанную специфическим запахом грязного белья. Вскоре туда вошла девушка и, едва взглянув на Анзельма, начала машинально развязывать юбки.