— Нет, не надо, — остановил ее Вандерер и осторожно коснулся ее руки. Девушка холодно и враждебно взглянула на него. Он постарался в нескольких словах объяснить, зачем пришел. Она рассмеялась деревянным смехом, точно сказанное не относилось к ней. Но, когда молодой человек назвал имя Ренаты, девушка немного оживилась. Усталым голосом она назвала сумму своего долга хозяйке и потом прибавила:

— Я не могу в это поверить.

— Во что именно?

— Что моя жизнь может измениться.

Вандерер заранее подыскал дешевую комнатку, внизу его ждал слуга, готовый отнести туда вещи Эльвины.

Анзельм расплатился с хозяйкой, и они вышли. Дорогой Вандерер сказал Эльвине, что поместил в газете объявление о том, что девушка ищет работу. Он ласково разговаривал с ней; Вандерера тронуло то, как покорно Эльви-на шагала рядом с ним. На новой квартире ее ожидал сюрприз. На кровати лежало темно-коричневое платье с белыми полосками. Конечно, оно не было безукоризненно в смысле вкуса, тем не менее Эльвина нежно провела по нему рукой. Вандерер ожидал внизу, пока она переоденется, чтобы вместе отправиться за покупками. Он заверил Эльвину, что делает все по поручению Ренаты.

— Не знаю, право, чем я все это заслужила, — с тоской сказала Эльвина. Понемногу она становилась доверчивее.

Весь день они бегали за разными мелочами. Эльвина устала, что выразилось в том, что она стала больше говорить и ее худенькое личико раскраснелось. Заходило солнце, когда они шли через мост. Эльвина залюбовалась картиной заката, как будто никогда в жизни не видела солнца.

— О, какая зеленая вода! — говорила она. — Что за чудное небо!

Едва же Вандерер улыбнулся, девушка тотчас же замолчала. Он, очевидно, нравился ей. Анзельм со своей стороны находил, что Эльвина каким-то чудом осталась наивной и неиспорченной, как будто душа ее хранилась в несгораемом шкафу.

В одном из магазинов Вандерер случайно встретил знакомого коммерсанта. Из разговора выяснилось, что ему нужна кассирша, и он тут же рекомендовал ему Эльвину, скрыв, конечно, ее недавнее прошлое. Новизна положения отняла у Эльвины способность говорить. Но на коммерсанта она произвела, по-видимому, благоприятное впечатление.

Вечером Вандерер отправился с Эльвиной в театр. Давали «Фиделио».

Эльвина призналась, что никогда еще не была в театре, и сказала это таким тоном, точно каялась в преступлении.

Во время представления Вандерер не столько обращал внимание на игру, сколько наблюдал за своею спутницей. При первых звуках увертюры Эльвина побледнела, и все окружающее перестало для нее существовать. Ее музыкальная восприимчивость поразила его.

Когда в сцене тюремного заключения среди мертвой тишины раздался призывный звук трубы, Эльвина в изнеможении откинулась на спинку кресла, прижимая руки к сердцу.

— Мы поужинаем у меня, — заявил Вандерер, выходя из театра. Эльвина посмотрела на него преданно и устало заняла свое место в карете. Возбуждение угасло, и опять она рассеянно глядела отсутствующим взглядом.

Через два дня после этого он встретил Ренату в картинной галерее. Эта встреча имела для Вандерера роковое значение. Когда он расстался с Ренатой, закат показался ему ярче, а горизонт шире. Три раза натыкался он на прохожих, но это не выводило его из задумчивости. Наконец он остановился у кафе, в котором бывал Зюссенгут, нередко просиживавший здесь до утра. Любили сюда хаживать Стиве, литератор Герц и актер Ксиландер, брат Анны. Иногда заглядывал и Гуд-штикер, чаще предпочитавший более аристократичное кафе в Луит-польде. Вандерер подсел к столу Герца.

— Кстати, господин фон Вандерер, — тотчас же обратился к нему Герц, — вы знаете Гизу Шуман?

Оказалось, что Гиза стала любовницей Зюссенгута. Он сам первый объявил об этом и тут же начал распространяться на ту же тему. Описывая страсть и ненасытность восточной красавицы в любовных утехах, он без стеснения описывал подробности, говорить о которых в обществе, по мнению Вандерера, было неприлично. Но Зюссенгут считал приличия псевдоморалью.

— Вы спросите, почему я настоял, чтобы в первую же ночь Гиза была сверху? Чтобы она оседлала меня, как амазонка? — спрашивал Зюссенгут и тут же отвечал: — Все очень просто. Такой женщине, как она, сломленной и униженной, необходимо снова ощутить свою силу и свое величие. Я же дал ей шанс почувствовать власть — власть над мужчиной, одним из тех, кто правят подлунным миром. В те счастливые для нас минуты она не просто заставляла меня трепетать и изнемогать от блаженства — она исцеляла себя от недуга, которым заразило ее больное общество.

Вандереру было стыдно слушать его вдохновенно-циничные речи.

— Ах, это обращение девушки в женщину! Кто этого не испытал, тот никогда не жил. Для женщин, опутанных цепями общественных предрассудков, потеря невинности — всего лишь продолжение процедуры вступления в брак, с неизменными стонами и красным пятнышком на простыне, ритуал обретения уз, которые навеки свяжут бедняжку с одним-единственным мужчиной. Я же заявляю: это символ разрушения преград на пути в настоящую, полную наслаждений жизнь. Что мне за дело до ваших солнечных восходов, до вашего моря, ваших глетчеров! Лес и море, солнце и месяц заключаются для меня в одном-единственном существе, в пределах шести квадратных метров моей комнаты. О! Эти дочери Востока, в ком потоки нежности сливаются с реками горячего темперамента, в ком умение преданно служить мужчине граничит с безумием! Моя Гиза не прекращает свои ласки до тех пор, пока я не падаю, опустошенный, и не молю ее о пощаде.

Его руки хватались за пустоту, точно ловя какой-то ускользающий предмет, потом застывали в неподвижном жесте и бессильно падали вниз.

— Эти мистерии девической психики! Разоблачение сокровенной сущности! Проникните в мир женской чувственности, и вы найдете ключ к самым загадочным движениям ее психики. Охраняйте ее тело — и вы сохраните ее душу от нравственного падения. Потому что только благодарность отдает ее вам всецело. Не переживаю ли я теперь самое совершенное счастье? Когда она просыпается утром и улыбается мне — это моя утренняя молитва. Когда она снова и снова доводит меня до экстаза, это моя прогулка, мое ученье, моя карьера!

— Великолепно! — сказал Герц и принялся опять за свою газету. Стиве сочувственно кивнул головой и закашлялся. Этим он обыкновенно избавлял себя от необходимости подавать реплики.

— Посмотрите вокруг: каких мужчин выбирают самые лучшие из женщин? Вымогателей, пиратов, торгашей! Сколько дают любви — столько и требуют взамен… Я же не требую ничего от этой женщины; я бескорыстно отдаю ей свою верность, свои заботы, всего себя. Каждое настоящее счастье есть рабство.

Медленно тянулась ночь, еще медленнее утро. В три часа Вандерер был уже в пустынных залах галереи. Он предпочел бы, чтобы вчерашнее письмо не было написано; ему казалось теперь, что он затеял какую-то игру в прятки. Он знал, что не уедет из города, но благородное самоотречение, выраженное в послании к Ренате, поддерживало в Анзельме уважение к самому себе.