Сохатый на одной ноге допрыгал до двери туалета и открыл ее. Прямо за дверью, в четырех шагах, охранник «Альто» мыл руки и рассматривал свой замечательный нос в зеркало.

– Подожди, – нагло и высокомерно, как перед каким-то лохом, он поднял мокрую руку ладонью вперед – жест индейца. Зря ты так, парень… Плохо тебя, парень, учили…

Отвечать ему смысла нет. В другой обстановке, с менее категоричным предполагаемым исходом, такого можно было бы просто вырубить. Он совершенно не готов к защите самого себя, не говоря уже о защите хозяина. Человек в одной туфле не может быть противником. Но именно на этом и основывал Сохатый свой психологический расчет. Оставлять в живых свидетеля, который потом мог бы за ментовским компьютером фоторобот составить или как-то при случае узнать на улице, – себе дороже. Жизнь приучила Сохатого быть предельно аккуратным и ответственным.

– Извини, браток…

Из-под полы куртки появился пистолет. Охранник – дурак. Никакой школы. Вместо того чтобы сократить короткую дистанцию и влезть в рукопашную – единственный для него вариант спасения себя и Толстяка, – он отскочил к стене и полез за пистолетом. Дым Дымыч покачал головой, улыбнувшись, даже позволил охраннику достать пистолет и хладнокровно послал свою пулю прямо между глаз «боксеру». Как стрелял обычно. Старался так стрелять, если была возможность. Фирменный знак. Своего рода печать, автограф. Этот автограф значится в картотеках многих городов. Теперь появится и в родном городе.

Время торопит. Пистолет охранника ногой в сторону. На случай, если вдруг жив остался. Но это действие выполнил чисто по привычке. Охранник уже никогда не поднимется. И – вперед. Закрыта только средняя из трех кабинок. Резкий рывок дверцы, испуганные бусинки маленьких глаз на жирном и прыщавом потном лице.

– Извини, Толстяк… Ты, говорят, был падлой…

И опять выстрел точно между глаз. Каждый выстрел – контрольный. Нет надобности кого-то добивать.

И все… Теперь нужно забрать башмак со стола сапожника. Неторопливо обуться, завязать шнурки – в неторопливости есть тоже свой шарм. Сохатый протянул руку в окошко и открыл дверь. Сапожник сидит, как сидел. Протерев пистолет с глушителем, Сохатый вложил его в руку сапожника. Это не инсценировка убийства сапожником Толстяка с охранником и последующего самоубийства. Такая инсценировка годится только для дураков. Это просто баловство. Артистизм. Игра. Издевательство над ментами. А за своими старыми башмаками завтра нужно обязательно прийти. Чтобы узнать новости и сплетни. Оставить их здесь невостребованными – значит совершить явку с повинной. Хотя записаны они на вымышленные данные.

Теперь неторопливо вниз по лестнице, направо по коридору. Дверь в другое крыло. Засов задвинуть. Вон, кстати, строители рукавицу, испачканную цементом, потеряли. Этой рукавицей и задвинуть. И не надо отпечатки пальцев стирать. Рабочие задвинули. Кто иначе… На стройке всегда много подручного материала, который скроет все возможные следы.

Сохатый вышел на улицу через другой ход. Зачем было еще раз появляться там, где прошел. Глаза кому-то мозолить. Лучше там, где работают строители. Здесь его видели только один раз два дня назад. Тогда внимания на него не обратили. Не обратят и сейчас. Он уверен. Не так он себя ведет, чтобы на него внимание кому-то понадобилось обратить. Вышел, спустился с низенького, в две ступеньки крыльца под металлическим козырьком, постоял, посмотрел на фасад, на окна. Словно бы раздумывая над чем-то. Так себя вести может только человек, имеющий к этому зданию, к его помещениям непосредственное отношение. Два строителя тащат носилки с песком. Он посторонился, пропуская их. Таким они его и запомнят. И никак не смогут связать с происшествием в другом крыле, даже если их и будут допрашивать.

Машина была на месте. На удивление, ее никто не пытался угнать, никто даже магнитолу не пожелал украсть. Дым Дымыч сел за руль, повернул ключ зажигания и вдруг отчетливо вспомнил глаза сапожника. Глаза человека, предчувствующего дальнейшее.

2

Вернувшись домой, Сохатый вновь принял душ, словно пытаясь смыть все, что пережил утром. Смывались переживания трудно, и потому он долго стоял под тугими струями, не замечая даже, что вода очень горячая.

Так повелось, что живет он просто, не слишком позволяя себе расслабление и наслаждение. Скучно живет. А потом вот так, в один момент – всплеск, выброс мощной энергии. Тут война и театр сразу – в одном деле. И переживаний хватает надолго… Он опять чувствует, что он существует, делает единственное, что умеет делать. Правда, в этом деле много издержек, много неприятного, но он смывает это неприятное под душем…

Выйдя мокрым в комнату и не обращая внимания на стекающую прямо на старый палас воду, он потянулся, хрустнув суставами, посмотрел на себя в зеркало и кивнул отражению.

– И дел-то было – пара пустяков…

Неожиданно зазвонил телефон. Интересно, кто бы это мог быть? Неужели Хавьер уже узнал о случившемся? Возможно. Сохатый снял трубку.

– Алло. Дым Дымыч?

– Я.

– Привет, командир.

– Привет. Кто это?

– Оленин. Не узнал?

– Ха! Только недавно тебя вспоминал. Долго жить, старик, будешь.

– По какому поводу воспоминания?

– Да что-то вдруг Афган донимать стал. Особенно по ночам. Старею, похоже…

Дым Дымыч подошел вместе с телефонной трубкой к полке и посмотрел на женщину из слоновой кости. Единственное, что у него осталось от Афгана, кроме двух ранений. Погладил пальцем ее чуть желтоватую шею.

– Вот сейчас с тобой разговариваю и танцовщицу рассматриваю.

– Статуэтку, что ли?..

– Да.

– Цела она еще?

– Конечно. Это единственная у меня постоянная женщина. И единственная ценная вещь. Такое не теряют и никому не дарят.

В трубке некоторое время молчали. Раздумывая, видимо, взвешивая грусть и одиночество в голосе Сохатого.

– Я вот тоже недавно вспомнил былое. Заехать хотел, но… Еле твой телефон нашел. А адрес не помню. Как насчет того, чтобы встретиться?

– Бога ради. Сегодня можешь?

– Конечно.

– Заезжай вечером. Жду. Записывай адрес…

С чего это вдруг вспомнил о его существовании бывший подчиненный, а ныне потенциальный враг – старший следователь по особо важным делам? Сохатый, взглянув на свое отражение в зеркале, пожал плечами и улыбнулся.

Он набрал номер Хавьера. Трубку взял кто-то из «быков». С ними Дым Дымыч разговаривать не любил. Ребята рьяные, тупые, постоянно на кулак напрашиваются.

– Хозяина позови.

– Кто спрашивает?

– Не твоего ума дело. Позови.

– Кто спрашивает? – голос настырный и беспредельно наглый.

– Без сопливых скользко… Я повторять не буду…