Колбышев был вне себя от злости. Выходки бойфренда ему уже осточертели. Майор полиции не привык к тому, что с ним обходятся как с деревенским простачком. Он был начальником — властным и уважаемым человеком. Но это на службе. Дома он не смел даже голоса повысить на смазливого пацаненка! Колбышев понимал: один неверный жест — и любовник найдет себе нового «папика».

— Иди отсыпайся, — махнул рукой майор.

— Спасибо, любовь моя! — нежно обнял его Петруччио, дыша перегаром. — А что у нас, кстати, на завтрак? А то я так проголодался.

— Поищи в холодильнике.

— Фу, как неромантично. Нет чтобы приготовить сюрприз для своего суслика!

— Некогда мне тебе сюрпризы готовить, — промямлил майор в свое оправдание. — Работы столько, что сил никаких нет. Закажи пиццу, если хочешь.

— Какой же ты зануда, — Петруччио хлопнул его по плечу. — Опять все про работу да про работу.

Колбышев ничего не ответил. Он молча взял портфель и отправился к выходу. Начинать дискуссии с этим тунеядцем по поводу работы было все равно бессмысленно.

— Да, слушай, — Петруччио окликнул его. — Ты мне деньжат не хочешь подкинуть, а? За тренажерку заплатить надо, сегодня последний день.

— Сколько? — холодно спросил майор.

Любовника его тон явно не устроил. Еще бы — этому альфонсу казалось, что его друг должен расставаться с деньгами с радостью! Приносить их ему на голубой тарелочке вместе с утренним кофе!

— Тысяч пять должно хватить. Но ты лучше дай чуть больше.

— У меня только три осталось наличкой, — майор попытался соврать как можно правдоподобнее.

Эта новость очень расстроила Петруччио. Принимая деньги, он делал вид, будто майор отдает ему давний долг, да и то не полностью и под нажимом.

Закрыв за собой дверь, Колбышев покачал головой. А ведь он почти не соврал. Эти деньги и вправду были у него последними, а до аванса оставалась еще неделя. Садясь в свою машину, майор задумался: где взять денег? Пока стоящих вариантов в голову к нему не приходило.

Он уже завел мотор, когда его телефон вдруг затрепетал в кармане брюк. Номер был незнакомым, но он все же поднял трубку:

— Да… да, все понял, — заговорил он. — Хорошо, это мы сделаем. Позвоню сейчас же… Волоколамское, одиннадцать… Да, все понял… Это без вопросов… Но только, знаете, любая услуга требует… Все же я рискую, и рискую очень сильно… Служебное положение, репутация — это бесценно… Очень рад, что вы понимаете.

Майор не мог скрыть радости. Что ж, на какое-то время проблема с деньгами будет решена.

Колбышев помнил, как лихо они с Петруччио промотали пятьдесят штук. Потом его долго мучила совесть: надо было попросить больше! Хотя бы стольник — или семьдесят на худой конец. Сейчас он будет умнее. Услуга, правда, небольшая, но тысяч в двадцать ее точно можно оценить. А этих денег хватит еще на пару месяцев. Ну, или хотя бы на один.

* * *

Майское утро ворвалось к Холмогорову прямо в спальню. Легкий ветерок отодвинул занавеску его открытого окна, позволив солнечному лучику немного поскользить по седой бороде и нежно дотронуться до сомкнутого века.

— Ой, что-то я разоспался совсем, — промолвил Холмогоров, потягиваясь.

Большую часть вчерашней ночи он провел в чтении фундаментального труда преподобного Иоанна Дамаскина об иконописи.

Холмогоров уже давно интересовался этой темой: как видимо передать то, что никакими словами передать невозможно — само присутствие Божье на нашей грешной земле.

«Хотя… с другой стороны, этот солнечный зайчик тоже может свидетельствовать о Всевышнем, — подумал он вдруг. — Надо только уметь понимать такие свидетельства».

— Благодарю тебя, Господи, за этот день, который ты мне послал, — Холмогоров осенил себя крестным знамением. — И за эту ночь, в которую мне удалось хорошенько выспаться. Ведь у многих людей она прошла в тревогах и грехе.

Этот уже немолодой седобородый мужчина обладал особым даром — узнавать те места, которые наиболее подходят для строительства церквей и монастырей. Буквально вчера он вернулся из длительной командировки на Кавказ. Зато сегодняшний день у него был своего рода выходным — ни хлопот ни забот. И Холмогоров решил провести его с толком и пользой.

По дороге в Москву он читал об иконе Андрея Рублева «Троица». Той самой иконе, которая как нельзя лучше воплощала эту способность делать невидимое видимым. У Холмогорова появилось желание снова взглянуть на нее своими глазами. Благо у москвичей всегда есть такая возможность.

Сразу после завтрака и чашки кофе он отправился в Третьяковскую галерею.

* * *

К своему стыду, Дорогин, который всю жизнь прожил в Москве и в последние годы имел уйму свободного времени, ни разу не бывал в Третьяковке. Но сейчас у него появилось большое желание туда попасть. К сожалению, вовсе не от любви к искусству.

Муму хотел увидеть место преступления своими глазами. Зачем — он и сам не мог объяснить. Он надеялся, что во время посещения музея его вдруг посетит какая-нибудь неожиданная и свежая мысль.

Дорогин выбрал то время суток, когда посетителей больше всего. Ему хотелось непременно затеряться в толпе восторженных ценителей прекрасного. У входа в Третьяковку образовалась солидная очередь. Муму уже думал честно ее отстоять, но ему вдруг стало жалко времени, хотя он никуда не спешил. Улучив момент, он примкнул к большой группе американских туристов. Когда билетеры на входе попытались его заслуженно отбрить, он вырубил противника фразой «Sorry, I do not speak Russian».

Пухлые дамы с гроздьями винограда на картинах художников XIX века не сильно его впечатлили. Дорогин взглянул на них разве что из вежливости и отправился искать залы древнерусского искусства. Перемещаясь в толпе туристов, Муму глазел по сторонам. И быстро удостоверился в том, что камер видеонаблюдения в музее хоть отбавляй.

Ему пришла в голову идея проверить сигнализацию. Учитывая наплыв посетителей, это сделать было не так и сложно. Дорогин зашел в зал Васнецова. Почему-то народу там толпилось больше, чем где-либо еще. Несколько японцев с огромными камерами бурно обсуждали картину «Три богатыря». Один из них что-то показывал пальцами остальным.

Муму неуклюже протиснулся рядом с ними и будто случайно толкнул самого тощего локтем в спину. Бедняга потерял равновесие и, падая, легонько зацепил раму картины.

— Ой, простите, пожалуйста! — Дорогину и в самом деле было очень неудобно потревожить кого-то, пусть даже ради эксперимента. — I’m so awfully sorry.

В тот же миг в зале появились несколько охранников. Они сразу бросились именно к «Трем богатырям». Бедный японец начал извиняться.

«Значит, сигнализация работает исправно, — сделал вывод Дорогин. — Умная система, чтобы ее отключить, надо в ней хорошо разбираться».

Наконец он дошел до зала № 60. Именно здесь висела знаменитая «Троица» вместе с другими работами Рублева. У входа в зал дежурила статная дама не первой молодости.