Мы очень расстроились, потому что дневники должны подписывать наши папы, а это не всегда приятно. Поэтому, когда прозвенел последний звонок с уроков, вместо того чтобы дружно броситься к двери, толкаться, пихаться и кидаться портфелями друг другу в головы, мы все вышли спокойно и без всякого шума. Даже учительница была какая-то грустная. Между прочим, мы на неё не сердимся. Честно говоря, весь последний месяц мы довольно много валяли дурака, и потом, Жоффруа мог бы и не опрокидывать чернильницу на Жоакима, когда тот свалился на пол и корчил там всякие рожи, потому что Эд ему стукнул кулаком по носу, хотя на самом деле это Руфюс, а вовсе не Жоаким дёргал Эда за волосы.

По улице мы тоже шли довольно медленно, волоча ноги. Перед кондитерской немного подождали Альцеста, который зашёл купить полдюжины булочек с шоколадом и тут же начал их есть.

– Это про запас, – объяснил нам Альцест, – потому что сегодня вечером десерта не будет… – И он тяжело вздохнул, не прекращая жевать.

Я вам ещё не говорил, что в дневнике у Альцеста учительница написала: «Если бы этот ученик тратил на учёбу столько же энергии, сколько расходует на еду, он был бы первым в классе, так как может заниматься гораздо лучше».

Лучше всех настроение было у Эда.

– Лично я, – сказал он, – совершенно не боюсь. Мой папа ничего не скажет, я только посмотрю ему прямо в глаза, и он тут же всё подпишет, вот так!

Везёт же Эду!

На углу нам надо было расходиться в разные стороны. Клотер ушёл, продолжая плакать, Альцест – продолжая жевать, а Руфюс – продолжая свистеть в свой свисток, но совсем тихо.

Мы с Эдом остались одни.

– Если ты боишься идти домой, можно поступить просто, – сказал мне Эд. – Пойдём со мной и останешься у нас ночевать.

Он хороший друг, Эд. Мы пошли вместе, и Эд объяснял мне, как он смотрит своему папе в глаза. Но чем ближе подходили к его дому, тем меньше Эд говорил. Когда мы были уже у двери, Эд окончательно замолчал. Мы немножко постояли, и я спросил:

– Ну что, зайдём?

Эд почесал в затылке и сказал:

– Подожди здесь минуточку. Я за тобой выйду.

И Эд вошёл в дом. Он оставил дверь приоткрытой, и я услышал звук оплеухи, а потом чей-то голос громко сказал:

– Сладкого сегодня не получишь, маленькое ничтожество!

И Эд заплакал. Наверное, на этот раз Эд посмотрел в глаза своему папе как-то неудачно.

Теперь была моя очередь идти домой, и настроение у меня совсем испортилось. Я шагал очень ловко, стараясь не наступать ногами на стыки тротуарных плит, но это было легко, потому что я не торопился. Я заранее прекрасно знал, что мне скажет папа. Он мне скажет, что сам он всегда был в классе первым учеником, и что его собственный папа гордился моим папой, и что он приносил из школы целую кучу похвальных грамот, и что он мне бы их все показал, но они потерялись во время переезда, когда он женился на маме. А потом папа скажет, что я ничего не добьюсь в жизни, что я буду нищим, а все люди скажут: «Это тот самый Николя, у которого в школе были плохие отметки», и все будут показывать на меня пальцем и смеяться. Ещё папа скажет, что он из кожи вон лезет, чтобы дать мне приличное образование, чтобы я вступил в жизнь во всеоружии, а я такой неблагодарный, и мне даже ничуть не стыдно за то, что мои родители так из-за меня переживают, и что никакого десерта я сегодня не получу, а что касается кино, то подождём до следующей раздачи дневников.

Всё это папа мне скажет, как и месяц тому назад, но с меня уже хватит. Я ему скажу, что я очень несчастный человек и поэтому ухожу из дома и уезжаю далеко-далеко, и все ещё обо мне пожалеют, но я вернусь только через много-много лет, и у меня будет куча денег, и папе будет стыдно, что он говорил, что я ничего не добьюсь в жизни, а люди не посмеют указывать на меня пальцем и смеяться, потому что я на собственные деньги отведу маму с папой в кино, и все скажут: «Посмотрите, вот Николя, у него куча денег, он сам приглашает в кино маму с папой, хотя они не больно-то хорошо к нему относились», и ещё я отведу в кино учительницу с директором. И в этот момент я оказался перед своим домом.

Размышляя обо всём этом и рассказывая себе разные замечательные истории, я совсем забыл про свой дневник и шёл слишком быстро. В горле у меня стоял огромный ком, и я даже подумал, что, может быть, надо уехать прямо сейчас и не возвращаться много-много лет, но уже темнело, а мама не любит, когда я поздно задерживаюсь на улице. И я вошёл в дом.

В гостиной папа и мама разговаривали. На столе перед папой лежало много всяких бумаг, и вид у него был недовольный.

– Это невероятно, – говорил папа, – просто невероятно, сколько денег тратится в этом доме. Можно подумать, что я мультимиллионер! Посмотри на эти счета! Этот счёт от мясника! И этот от бакалейщика! Ну конечно, откуда взять столько денег – это ведь никого, кроме меня, не касается!

У мамы тоже был очень недовольный вид, и она говорила, что у папы нет ни малейшего представления, что́ сколько стоит, и что ему было бы полезно разок сходить вместе с ней за покупками, и что она вернётся к своей маме, и что не следует обсуждать всё это перед ребёнком.

Тогда я дал папе свой дневник. Папа открыл его, не глядя подписал и вернул мне. Он сказал:

– Ребёнок здесь ни при чём. Все, о чём я прошу, это чтобы мне объяснили, почему я должен платить за баранье жаркое такую сумму!

– Иди играть к себе в комнату, Николя, – велела мама.

– Да-да, – сказал папа.

Я поднялся к себе в комнату, лёг на кровать и заплакал.

Что тут говорить! Если бы мои мама и папа меня любили, они бы уделяли мне хоть немного внимания!

Я совсем не обрадовался, когда мама сказала, что к нам на чай придёт её подруга со своей дочкой. Лично я не люблю девчонок. Они глупые, умеют играть только в куклы и в магазин и всё время ревут. Конечно, я тоже иногда плачу, но только из-за серьёзных вещей, как в тот раз, когда разбилась ваза в гостиной и папа меня ругал, а это было несправедливо, потому что я не нарочно, и потом, эта ваза была некрасивая, и да, мне известно, что папа не любит, когда я играю в мяч в доме, но на улице шёл дождь.