Вообще-то и одежду, и косметику, и книги можно было взять за небольшие баллы в торговых узлах, одобренных Ционом, но там все было серое, словно из переработанных вещей выжали все соки. Здесь же попадались и вязаные разноцветные свитера, и крашеные сумки, и выпуски журналов ручной работы, и еда: приготовленные на личных кухнях закуски и десерты, а иногда и фрукты. Где выращивали фрукты и на каких кухнях готовили еду, я не представляла, и пробовать мне их особо не хотелось. К тому же еда в стандартных ежедневных рационах была сносная, а особым аппетитом я никогда не отличалась. Но у лотков со съестным самая тесная толпа и собралась – там я рюкзак и заметила.

И не просто рюкзак – над ним мелькнула светлая макушка. Ведь у исключенного тоже были светлые волосы… Меня аж встряхнуло. Не может быть. Того парня исключили из жителей Циона, и ворота за ним захлопнулись навсегда. Он не мог вернуться. Перелезть стену высотой в несколько этажей было просто невозможно, а ворота за эти сутки не открывались: уж этот грохот слышно даже на том конце города.

Я продвинулась среди прохожих вперед, прямо за парнем, и стала смотреть, как он склоняется над лотком и выбирает фрукты. На левой руке его поблескивал комм. Но браслет ведь должны были конфисковать…

Да и сама рука была совсем другой. Осужденный, худой и долговязый, казался типичным дохляком. А у этого парня запястье было крепким и жилистым. Я подняла взгляд. Потрепанная бурая куртка, широкие плечи, волосы даже не светлые, а странного цвета, пепельно-седые, и не падают на глаза сальными прядями, а зачесаны наверх. Нет, это не он.

Парень вскинул на меня взгляд, и я замерла. Точно не он. Но откуда же тогда у него этот рюкзак? Я отвернулась и сделала вид, что заинтересовалась плакатом на стене дома напротив. С изображения смотрел бурый плюшевый заяц: его шерстка основательно пообтрепалась, а левый глаз-пуговица отвалился и висел на нитке.

«Переработка и повторное использование – ключ к процветанию», – утверждали алые буквы под изображением. В детстве у меня был такой же бурый заяц с зелеными глазами-пуговицами. И когда мне исполнилось двенадцать, я тоже принесла его в центр переработки и повторного использования. Но не потому, что он износился, а потому, что так полагалось. В двенадцать лет кончалось детство, и все игрушки, сколько бы они ни стоили, необходимо было сдать.

«Чтобы шагнуть в новое, нужно избавиться от старого» – так тогда сказала мама, а я только насупилась: «Не нужно мне новое». – «Еще как нужно. Без нового нет жизни». – «В Ционе же все старое. Мы здесь как суп в кастрюле варимся». – «Именно поэтому и нужна переработка. Иначе у нас все давным-давно кончилось бы. А хорошо переработанное все равно что новое». – «Ничего не новое. Если суп долго кипятить, он выкипит». – «И откуда же ты такое знаешь?» – «В очередях говорят». – «А они откуда знают?» – «Ну… Наверное, на общих кухнях работают?» – «Ну вот на кухнях, может, супы и выкипают. А с Ционом все будет хорошо. И с тобой тоже. Сейчас поплачь хорошенько, а потом станет лучше».

Я встряхнулась. Дурацкая игрушка, дурацкий плакат. Слова мамы звенели в ушах, будто я слышала ее голос вживую. Не хватало еще расплакаться на улице. На сколько оштрафуют за публичное выражение негативных эмоций?

Я чуть развернулась, словно рассматривая один из рыночных лотков – на подложке из колотого льда красовались эскимо из замороженного фруктового сока, – а сама покосилась на парня.

Он протянул левую руку, чтобы человек за лотком засчитал баллы с его браслета, при этом в правой он держал сразу три крупных яблока. Я снова невольно залюбовалась его рукой, жилистой и крепкой. Наверное, он был намного старше меня: я в своей ладони целых три таких яблока удержать бы не смогла. Или дело просто в том, что это мужская рука? По спине невольно побежали мурашки. Ну почему пальцы могут быть такими красивыми?

Парень резко развернулся и уставился прямо на меня. С вызовом, раздраженно – в его взгляде так и горел вопрос, какого черта мне от него нужно. То есть, конечно, не «черта» – это из словаря Овии… Встряхнув головой, я шагнула в сторону, чтобы спрятаться за спину пожилого мужчины в шляпе. Дородный, в свободном пиджаке, он прекрасно скрывал меня от взгляда парня.

Какая странная все-таки реакция. Я, конечно, не могла сравниться по миловидности с Овией, но уродиной тоже себя никогда не считала. Такой неприкрытой враждебности в ответ на то, что в принципе можно было принять и за романтический интерес, я не ожидала. В конце концов, с чего бы еще обычной девчонке пялиться на обычного парня? Но то, что этот парень вовсе не обычный, мне стало очевидно еще до того, как он, высыпав яблоки в рюкзак, воровато оглянулся и принялся протискиваться из толпы прочь.

Откуда у него, терминал раздери, этот рюкзак? И если он оплатил яблоки, то почему ведет себя так, будто он их украл?

Преследуя парня по улице, забитой прохожими, я почти забыла о том, что со мной случилось за эти сутки. Наверное, именно это мне и было нужно. Загадка, которая, скорее всего, имела банальную отгадку, увлекла меня всерьез. Да что там, крупные жилистые руки, широкий разворот плеч и враждебный взгляд исподлобья – все это заставило что-то во мне перевернуться. Правда, что именно, я не особо думала. Куда больше меня интересовал рюкзак со значком Второго швейного кружка.

Аллея с лотками кончилась, и вслед за парнем я выскользнула в узкий боковой проулок. Отсюда дорога меж задних стен высоток шла прямиком к стене – ее бетонные блоки громоздились в конце прохода за переполненными мусорными баками. Какая халатность… Нужно написать об этих баках в терминал – неужели здесь не соблюдают график вывоза мусора? И как странно, что улица здесь упирается прямо в стену. Обычно высотки так близко к стене сносят… Или фасады по ту сторону глухие?

– Ты чего ко мне прицепилась, а?

Парень выскочил из-за пожарной лестницы и преградил мне дорогу. Я потеряла его из вида, едва завернув за угол, а он, очевидно, прекрасно знал, что я его преследую.

Я встала как вкопанная и инстинктивно обняла себя руками. Взгляд у парня был колючий, на скулах ходили желваки… Широкие, резко очерченные скулы, эти странные пепельные волосы и глаза серые, как будто из стали. Под ребрами заныло. Красивый до одури.

Я вздернула подбородок. Он меня не