— Ладно, — сообщил трактирщик.

Будучи мудрым гоблином, он не стал делать вид, будто ему нужно время на раздумье. Быстрым движением хозяин передал большую ложку слуге — печальному карлику с головой лося и развесистыми рогами, которые с трудом умещались на хилых плечах халфлинга.

Затем трактирщик вытер руки о фартук, ими же вычистил нос, — что слегка умалило его предыдущий подвиг, — и затопал вперед, знаком предложив нам следовать за ним.

Как будто и не было жестокой схватки, криков ужаса и боли, искристой пыли, поднятой ногами людей и почти мертвых созданий.

Пролетел порыв ветра.

Ледяная пустыня холодными пальцами небрежно смела признаки разыгравшейся трагедии, бросив на ее место горсть снега, выровнявшего вздыбленную поверхность, и зажила своей прежней, отстраненной от людей жизнью.

Но это спокойствие длилось недолго. Над белым покрывалом показались странные на вид отростки, с одной стороны розовеющие на солнце, с другой — покрытые мелкими завитками бурой шерсти.

Они замерли на некоторое время, как будто прислушиваясь и присматриваясь, не грозит ли опасность, а потом вновь закопошились, разгребая снег.

Будь здесь случайный наблюдатель, только сейчас ему бы стало ясно, что это шевелятся пальцы руки, похожей на человеческую, которая пытается отыскать выход на поверхность. Очевидно внизу, под снегом, ее обладатель, не имея ориентиров, не сразу сумел понять, в каком направлении следует пробиваться.

Идеально гладкую белую поверхность нарушили бугры и ямы, снег постепенно осыпался, открывая неловко поворачивающегося человека, на лице которого не таяли ледяные звездочки, облепившие брови, ресницы, застывшие на сомкнутых губах и впалых щеках.

Он дергался и вновь замирал без сил, приподнимался на руках и коленях, тут же падая вниз лицом, полз, перекатываясь с боку на бок, мучительно пытаясь подняться во весь рост. Наконец, это ему удалось, и единственный человек, оставшийся в живых от армии курганника, встал на ноги, шатаясь из стороны в сторону.

В рабстве чужая воля почти полностью управляла его телом. Теперь потребуется некоторое время, чтобы восстановить прежние силы.

Залепленные снегом глаза с трудом открылись, обводя взглядом равнину и опрокинутое небо над нею, рот перекосился и из него послышались странные скрежещущие звуки, торжествующие и угрожающие — он выжил, несмотря ни на что!

Долгие годы он был рабом зверя, не в силах противиться его воле, однако разум оставался ясным, в то время как сознание других давно помутилось, закрывшись облаками безумия.

Магические способности, дарованные Горкану небом, позволили ему сохранить свою личность в ожидании того дня, когда достойный противник погубит курганника.

Сам он не мог противостоять своему пленителю, который владел древней китайской магией, восходившей ко временам династии Хань. Секрет этого волшебства, был известен, пожалуй, только ледяному зверю.

Правда, сейчас спасшийся думал, что его могли знать и те двое, что сокрушили тварь. Горкан был уверен, что рано или поздно такие люди придут в пустыню, а вот его бывший хозяин, несмотря на все тайное могущество, не распознал их даже тогда, когда пришельцы стояли перед ним и следовало бежать прочь от гибели.

Ожидая освобождения, пленник укреплял свое тело и дух, хоть это было нелегко, почти невозможно под давящей волей хозяина. Теперь, когда все другие слуги курганника рассыпались в прах, он единственный остался жить и может вновь идти к своей цели.

7

Распахнув двустворчатые резные двери, служившие входом в юрту, гоблин высунул свой маленький, приплюснутый нос наружу. Открыв рот, он поймал на язык несколько снежинок и улыбнулся — здесь это считается хорошей приметой.

Плотнее завернувшись в шубу, он заковылял по сугробам к соседней юрте. Всего их было три — две парадные, для гостей, именуемые «конак-уй», в одной из которых мы только пили чай, и крохотная, где жил сам хозяин.

— Что ты вытворяешь, Снежа? — вполголоса спросил я. — Мало какие мысли у гоблина появятся.

Девушка округлила глаза — при этом она выглядит так забавно, что на нее просто невозможно сердиться.

— Но мы же хотели остаться наедине? — спросила она. — Для заклинания. А гоблина я и правда отблагодарю — дам монетку.

Я понимал, что должен приструнить озорницу. Подобные выходки ни к чему хорошему не приводят. Это доказал еще Гунпур Тре’укс в своем давно ставшем классическом труде «О розыгрышах и кровопускании».

Но как призвать Снежану к порядку, и не подарить гоблину при этом лакомой пищи для сплетен, которыми он затем будет угощать каждого, кто остановится здесь, — причем, в отличие от чая и лепешек с тмином, совершенно бесплатно?

Первое, что пришло мне в голову, — это дернуть девушку за косу, но я тут же отверг такой вариант, как слишком вульгарный. Тогда я закрыл глаза и с удовлетворением услышал, как Снежана вскрикнула и принялась хлопать себя по бокам, — в попытке вытрясти из-под доспеха огромную льдинку, которую я там наколдовал.

— Если это не научит тебя манерам, — смиренно произнес я, — всегда можно повторить.

Гоблин не заметил ее высоких прыжков, поскольку как раз открывал двери в юрту.

Это была «жолым-уй» — самая маленькая, какие только бывают. Ее стены, которые называют «кереге», состоят всего-навсего из трех решеток, тогда как в парадной юрте, «боз-уй», их число может достигать тридцати.

Трактирщик остановился, и любовно провел лапой по резной двустворчатой двери. Фигурки снежных сайгаков, орлов и гигантских червей-хорхоев служили не просто украшением. По ним гости судят о богатстве хозяина и его положении в обществе.

Я понял, что гоблин ждет от меня восхищенных возгласов, и не разочаровал его, дав Снежане еще пару минут для неравной борьбы с льдинкой.

Войдя вслед за хозяином, я продолжал рассыпать конфетти похвал, — чтобы хоть как-то приглушить возгласы девушки, раздававшиеся из-за моей спины. Порой я восхищаюсь тем, сколько в мире различных языков, на которых можно сказать то, чего говорить нельзя.

С веселой ухмылкой, гоблин показывал мне гордость своего дома — войлочные ковры-телекметы, которые в степи служат главным украшением юрты.

Несмотря на то, что «жолым-уй» совсем небольшая, здесь нашлось место для широких дорожек, с причудливым орнаментом в форме птиц и плодов, для яркого разноцветья нарядных лент — плетеные, свалянные из шерсти, украшенные вышивкой, они завораживали глаз, и казалось чудом, что столь прекрасные вещи можно создать из такого нехитрого материала.

Пары десятков букв хватает для барда, чтобы создать прекрасную песню — каждый раз новую. Горсть пыли и пара сухих корешков в руках алхимика превращаются в волшебное снадобье.

Как часто люди жалуются, будто жизнь обошла их своим вниманиям — и как редко они задумываются над тем, что магия вовсе не в руках доброй феи, которую мы должны ждать, уныло перебирая просо — а в наших собственных.