Не прошло и месяца после путча, как руководители госбанков республик собрались в Москве, чтобы обсудить, как им отказываться от рубля. Республики высказали намерение отказаться от рубля за несколько месяцев до подписания Беловежского соглашения о прекращении существования СССР. Главы их госбанков подписали заявление, что не считают возможным препятствовать друг другу во введении на своих территориях национальных валют[26]. Геращенко, формально еще остававшийся на посту главы Госбанка СССР, бил тревогу: нужно, во-первых, определить обязательства республик по совместно созданным внутреннему и внешнему государственному долгу, а во-вторых, после введения какой-нибудь республикой собственной валюты надо закрывать ей доступ к рублям и запрещать рублевый оборот. Он был уверен, что на границах с суверенными республиками нужен жесткий таможенный контроль. Банковская система и экономика не готовы к разводу, и понятно, что отделение некоторых стран от рублевой зоны сильно ударит по тем, кто в ней останется, продолжая использовать рубль в качестве общей денежной единицы.

Все это происходило в условиях экономической агонии. Денежная реформа 1991 года разогнала инфляцию до спринтерской скорости. Экономика умирающего Советского Союза будто попала в комнату кривых зеркал: денег становилось больше, но их не хватало, промышленное производство падало, рос дефицит бюджета, покрытие которого требовало новой эмиссии. Госбанк СССР печатал рубли как сумасшедший, и их катастрофически не хватало. Гознак, который отвечал за печатание денег, просто не мог выполнить все заказы Госбанка СССР на изготовление банкнот. Он работал в три смены – днем и ночью, но у него не получалось напечатать столько купюр, сколько нужно. Он заваливал страну рублями – машинами, эшелонами рублей, – но денег все равно было мало. Рубль терял ценность каждый день, каждый час. Он и вправду стал деревянным[27]. К концу 1991 года Госбанк СССР почувствовал, что выдохся: кончились возможности эмиссии наличных денег для покрытия дефицита бюджета. Он даже стал предлагать правительству искусственно заморозить зарплаты на уровне второго квартала 1991 года и за это время ввести налоги, стимулирующие ограничение потребления.

С 1 ноября 1991 года Госбанк СССР полностью остановил оплату всех расходов и выдачу средств из союзного бюджета, включая пенсии, зарплаты и стипендии[28]. Геращенко просто телеграфировал президенту СССР Михаилу Горбачеву: «Госбанк СССР с 1 ноября 1991 года приостанавливает оплату всех расходов и выдачу средств за счет союзного бюджета на всей территории страны». Короткая записка в несколько строк о кончине огромного и когда-то могучего государства. Ни Горбачев, ни кто-то другой не попытались восстановить платежи. Собственно, даже если бы и попытались, не смогли бы.

Именно этот день – 1 ноября 1991 года – можно назвать последним днем существования Советского Союза. Ведь тогда он перестал выполнять свои финансовые обязательства. Восьмого декабря в охотничьей усадьбе в Беловежской пуще факт прекращения существования СССР как «субъекта международного права и геополитической реальности» только зафиксировали формально. Спустя несколько дней после отказа СССР от оплаты всех расходов Ельцин назначил себя премьер-министром, чтобы руководить экономическими реформами лично. Началась эпоха шоковых реформ, которые возглавил Егор Гайдар, внук известных в Советском Союзе писателей: по отцу – Аркадия Гайдара, по матери – Павла Бажова. Двадцатого декабря 1991 года был упразднен Госбанк СССР. Все его активы и пассивы передали ЦБ России. Только тогда российский ЦБ стал настоящим центральным банком. Он гордо развернул плечи.

Республики, понимая, что конец рубля близок, пытались решить свои проблемы за его счет. Они стали, по сути, эмитировать рубли, но не напрямую, а через кредитную политику. Это еще больше увеличивало количество денег в экономике; ничем не обеспеченная их масса росла как снежный ком.

Иногда лучшая защита от проблем – нападение. Матюхин решил идти напролом, он одним из первых отправился в путь финансового суверенитета. Он, конечно, хорошо помнил совет Жака де Ларозьера сохранить единую валюту во что бы то ни стало, но в ситуации развала рекомендация не пригодилась. Каждая республика думала только о себе. Никто не хотел договариваться. Прибалтийские республики были в авангарде отделения, они не видели никакой экономической целесообразности в рубле.

Сохранить рубль в качестве единой валюты в нескольких суверенных государствах было невозможно. Матюхин и не пытался. Он решил защитить его специальными отличительными знаками – индексами. Те должны были свидетельствовать, что это деньги, которые обращаются на территории России.

А в 1992 году в России начали печатать свои, новые рубли. Это при том, что во многих республиках оставались в обороте старые. Но индексы, а точнее подпись Матюхина на купюрах, кардинально ситуацию не изменили: многие республики продолжали эмитировать безналичные рубли.

Благодаря Украине было форсировано решение о переводе взаиморасчетов с республиками на систему корреспондентских счетов. И большую роль в этом сыграл будущий глава Центробанка России, а тогда только пришедший туда заместителем Сергей Игнатьев. Матюхин взял на работу Игнатьева, члена команды Егора Гайдара, чтобы наладить с последним рабочие отношения. Этот худощавый и тихий человек, принятый в команду в качестве политического компромисса, в ЦБ прижился. На рожон не лез, занимался поручениями и, казалось, обеспечивал коммуникацию с Гайдаром.

Именно он и другой заместитель Матюхина – молодой интеллектуал Дмитрий Тулин, встретившись в Центробанке субботним утром, вместе написали проект указа президента «О мерах по защите денежной системы Российской Федерации». Вдохновила их на это информация из газет о том, что Национальный банк Украины для проведения сельскохозяйственных работ эмитирует значительную массу денег. Они прекрасно знали, что это не согласовано с российскими властями и такая мера в очередной раз больно ударит по рублю.

– О, ты тоже сегодня здесь?

Игнатьев осторожно постучал в приоткрытую дверь соседнего кабинета. Он отметил, что его коллега и друг проводит субботний день на работе. Тулин заулыбался.

– Да, не успел вчера все сделать. Закопался. Вот закончу – и мигом отдыхать.

Тулин и Игнатьев симпатизировали друг другу. Они познакомились в ЦБ. Игнатьев, вдумчивый экономист из Петербурга, и Тулин, карьерный финансист из Москвы, были разными и в то же время похожими.

Тулин – яркий интеллектуал, обласканный всеми руководителями: и Геращенко, и Матюхиным, в тридцать пять лет стал зампредом главы Центрального банка России. Игнатьев – тихий экономист из Санкт-Петербурга, который написал диссертацию о статистических методах анализа инфляции в Югославии и попал в полуподпольный кружок питерских экономистов. Сначала они рассуждали о реформировании экономики Советского Союза, а после его распада стали внедрять планы в жизнь. Игнатьев был старше остальных реформаторов и пользовался у них авторитетом за настойчивость в исследованиях и их фундаментальность.

Тулин и Игнатьев часто разговаривали о финансах, и беседы скрепили их отношения. Вот и на этот раз Игнатьев стал пересказывать свой последний разговор с Гайдаром. Нужно экономически побудить республики проводить более ответственную финансовую и кредитно-денежную политику и сделать систему взаиморасчетов с ними более жесткой. Если сейчас этого не сделать, то России прямой путь в эмиссионную пропасть.

Тулин крутил в руках карандаш, слушал внимательно, не перебивал. На его лице застыла улыбка, с которой он приветствовал друга. Когда