– Ну ладно, начнем.

Моррисон с топотом зашел в зал, покалеченной рукой – той, на которой не хватало трех пальцев, – прижимая к боку портфель. Мы выпрямились на своих стульях и сосредоточились. Моррисон сел на свое обычное место. Я всегда сожалел о его ранениях, потому что он был человеком гордым, с той массивной грудной клеткой и привлекательным прессом, который бывает у мужчин за пятьдесят.

– Извините, что пришлось начать так поздно: я хотел убедиться, что Президент ушел домой, – сказал он. – Джек, можешь начать улыбаться. Я тревожусь, когда ты не улыбаешься. Я закурю гребаную сигару, пусть даже кое-кому это неприятно. Эд, если хочешь иметь хорошие кубинские сигары, покупай их в Швейцарии. Я разговаривал с парнем из магазина сигар. Кастро может уйти в любой момент. В любой. Вам, ребята, следовало бы первым делом читать международные новости, а не спортивные. Стоит на Кубе начаться гражданской войне, как все кубинцы поплывут сюда. Они будут в бассейне «Хилтона» в Майами, во рву в Дисней-Уорлд – повсюду. Как только Кастро уйдет, мы должны быть готовы к захвату рынка. Купить пару сотен кинотеатров на следующий же день. Господи, и отели тоже надо купить, прямо на берегу. Снести их и построить новые. Джек, запиши это, ладно? Пусть кто-нибудь произведет расчеты.

Я послушно кивнул.

– Дайте мне раскурить сигару, и мы быстренько по всему пройдемся. Все взяли пончики? Я их заказал. Я решил, что если вы, ребята, получите пончики, то я получу сигару. Саманта? Если у тебя нет возражений, то я начинаю.

– Мы готовы, – улыбнулась она с дальнего конца стола.

– Отлично. Вчера вечером мне позвонил тот тип, который занимается сделкой с их стороны, Отто Вальдхаузен. Человек номер два. Похоже, мы с ним друг друга понимаем. Он целиком «за». Но при этом он понимает, как все неустойчиво. – Моррисон сунул сигару в рот, но тут же ее вынул. – Он говорит, что в «Фолкман-Сакуре» готовы к разговору. Они знают наше положение, понимают, что Президенту идея слияния не понравится, и знают, что у нас пока нет поддержки совета директоров. Другими словами, они понимают, что мы – гребаные психи. – Моррисон зажег сигару. – Но Вальдхаузен знает, что рынки очень хорошо сочетаются. Я сказал, что ситуация динамичная, что у нас есть группа людей, поддерживающих эту идею. Мы работаем над этим уже несколько месяцев, сказал я ему. У меня гора отчетов в милю высотой, я знаю все о вашей компании, я знаю, сколько денег вы сделали в прошлом квартале за счет платных просмотров матчей по регби в Австралии, я знаю, сколько электролампочек у вас в женском туалете. Так? На него это произвело большое впечатление. Я сказал, что мы можем подавать или принимать. Но лучше делать это здесь. Ваши люди говорят по-английски, а наши не говорят по-немецки, если, конечно, не считать Джека, нашего интеллектуала. Но нам нужно действовать, сказал я. А еще нам нужно прийти к общему соглашению относительно того, как будет оформлена сделка, чтобы можно было убедить всех, кто не сидит за рулем. Я совершенно честно признался, что наш Президент делами не занимается и что мы стараемся рассказывать директорам как можно меньше. Он сказал, что знает о пассивности нашего совета директоров. Он спросил, не спустилась ли власть на одну ступень ниже. Я ответил, что да. Все важное, все новое делается людьми, которые находятся в этой комнате. С нами люди, генерирующие идеи, с нами люди, заключающие сделки. Вся команда. Они это понимают. Вальдхаузен сказал, что прилетит со своими людьми. Будет масса разговоров и рукопожатий. Может, теннис. Немцы обожают теннис, хотя Борис Беккер уже в прошлом. Он не в состоянии играть на земляных кортах – на земляном корте его и Эд смог бы обыграть. – Моррисон тепло улыбнулся Билзу, и я почувствовал привычный едкий спазм в желудке. – Мы друг друга прощупаем. Бродвейские шоу и все такое. Главное – это люди. Развлечения, игры – и удачные сделки. Думаю, мы сможем с ними договориться, в отличие от японцев. У них в компьютерном отделе есть солидные японцы, но это нас не волнует, это их внутреннее дело. Я сказал Вальдхаузену совершенно открыто: мы не знаем, как разговаривать с японцами. Мы вроде как их ненавидим и боимся, и мы не хотим с ними разговаривать. Они это понимают. Так что мы начнем переговоры и посмотрим, как все пойдет. Может, вам придется устроить маленький цирк. Думаю, они сейчас пытаются выяснить, как у нас дела с Президентом и наблюдательным советом. Они понимают, что здесь не все смотрят на это одинаково. Они понимают, что если эта штука рванет, то мы все – мертвые парни...

– Парни? – насмешливо возразила Саманта. – А я как же?

Моррисон снова зажег сигару, энергично посасывая ее.

– Саманта, у меня такое чувство, что ты не пропадешь. Не спрашивай почему. Если бы я тебе ответил, ты подала бы на меня в суд за сексуальные домогательства, и тогда я не смог бы дать тебе повышение, так? Ты подала бы на меня в суд, и мне пришлось бы доживать последние годы на железнодорожном складе. И ловить рыбу. – Моррисон задумчиво поднял брови. – А вообще-то это неплохо звучит. Короче, им будет интересно узнать, почему наш Президент не пожал пару рук. Я буду работать над этим вопросом. Им захочется знать, кто участвует в игре. Вальдхаузен якобы понимает, что здесь может завариться каша.

– А кто возглавит Корпорацию после слияния? – спросил Билз. – Вы об этом не говорили?

– Может, их человек, а может, и нет, – неопределенно ответил Моррисон. – Ты, я, кто угодно. Мадонна. Не знаю. Многое может случиться.

Конечно, Моррисон считал себя наиболее вероятным преемником власти в Корпорации. Открыто преемника не готовили, Президент планировал править Корпорацией до самой смерти. Моррисон нравился совету директоров Корпорации, но это ничего не гарантировало: несмотря на свою пассивность, они сохраняли полную юридическую власть в Корпорации и могли вынудить уйти любого, даже второго человека в пирамиде власти, если бы от него вдруг стало плохо пахнуть. Несколько директоров были главными администраторами ста ведущих компаний, которые были выпотрошены в лихорадке скупки обесцененных облигаций в восьмидесятые. Они терпеть не могли необеспеченных долгов, они ненавидели скупщиков контрольных пакетов и смены руководства, и, более того, они вполне могли отвергнуть мысль о том, что германско-японская компания будет участвовать в руководстве Корпорацией. Так что весь фокус заключался в том, чтобы убедить их в выгодности этой сделки и для Корпорации, и для держателей акций. Это могло оказаться практически неосуществимым, поскольку директора хранили верность Президенту. Они продолжали верить, даже сейчас, что он – волшебник.

Президент был одним из тридцати с лишним людей, восседавших в пантеоне корпоративных богов. Его загорелое лицо мелькало на всех торжественных мероприятиях, куда он являлся в сопровождении своей новой жены, в должной степени привлекательной женщины на двадцать пять лет моложе его, почти ровесницы его детей от первого брака. У нее были красивые лодыжки, и, по слухам, она делала инъекции эстрогена, чтобы сохранить молодость. Конечно, когда-то Президент был прекрасным предпринимателем, наделенным даром предвидения. Перед 1985 годом он одобрил девять из двадцати самых доходных голливудских кинофильмов всех времен. По его инициативе были созданы три самых доходных журнала Корпорации. В дни зарождения кабельного телевидения Президент бросил вызов конкурентам, начав создавать кабельную сеть с нуля. Сейчас отдел кабельного телевидения Корпорации предлагал подписчикам восемнадцать различных национальных каналов: новости, спорт, кино, детские программы, деловые новости, научно-популярные фильмы, программы на испанском языке, что угодно – и Корпорация владела оптовыми дистрибьюторными фирмами на большинстве крупных рынков страны. Общая доля зрительской аудитории Корпорации составляла внушительные 19 процентов. Валовая прибыль одного только этого подразделения превышала сейчас 600 миллионов долларов в год. Президент железной рукой добился этого процветания, и в годы его создания он бесцеремонно увольнял каждого, кто не разделял его видения будущего. Он был жесток – и он был прав.