Мне не хотелось стать одним из таких мужчин. Многие пары, с которыми были знакомы мы с Лиз, уже обзавелись детьми, и я поражался откровенной физической любви, которую они питали к детям и которая была взаимной: двухлетние мальчишки прижимались к ногам матерей, крошечные девочки плотоядно запускали зубы в отцовскую грудь. Я тосковал без этого – без той частицы естественной жизни, которую у меня украли. Каждый день, в течение которого я не находил женщины и не создавал семьи, был днем, прожитым во всё углубляющемся одиночестве. Мне кажется, что если нам удается представить себя умирающими в одиночестве, когда рядом нет тех, кто нас любит, то это заставляет взглянуть на жизнь другими глазами". Мы как бы проживаем нашу жизнь назад: от момента смерти до той секунды, когда мы ее представили. Вокруг меня в Корпорации было множество умных мужчин и женщин, которым предстояло умереть в одиночестве. Некоторые знали об этом, но большинство – нет.

Я лежал в темноте, глядя на движущиеся тени на потолке. Только теперь я понимаю, что все уже пришло в движение. Только теперь я вижу, что мне следовало бы заметить странное потрескивание в голосе Моррисона, когда он упомянул о «маленьком вопросе». Он бессовестно врал, и мне следовало это понять. И чего мне не нужно было делать ни в коем случае, даже при всем моем одиночестве, это проявлять бездумную благотворительность. А я сделал это в тот вечер в подземке, небрежно протянув свою визитку прекрасной незнакомке.

Рассвет приходит непрошеным и бросает вас вперед. На следующее утро я стоял на углу Шестой авеню и Сорок девятой улицы, и солнце высвечивало немногочисленные дизайнерские деревца Рокфеллеровского центра. На противоположной стороне улицы бригада уборщиков в униформе Корпорации выгнала бездомных с уютных скамеек на площадке перед зданием и струей пара смывала мочу и мусор, накопившиеся за ночь. Мужчины двигались медленно – рабочие на повременной оплате, которым спешить некуда. Я перешел улицу на зеленый свет. В вестибюле еще один уборщик медленно возил полотер по блестящему мраморному полу, розовому, словно поверхность замороженного лососевого паштета. Я миновал компьютеризированную справочную здания и кивнул Фрэнки, сонному ночному дежурному, заканчивавшему смену. Он встал со своего табурета и вызвал лифт ограниченного доступа, который останавливался только на этажах с тридцать восьмого до сорок первого. Когда я зашел в него, тихо прозвенел сигнал и двери начали закрываться.

– Придержи его! – приказал женский голос. – Я уже здесь!

В узкой щели между дверцами лифта показалась рука – пять длинных пальцев с красными ногтями и рукав делового костюма. Дверцы автоматически открылись – и возникла высокая светловолосая фигура Саманты Пайпс.

– Доброе утро, Джек! – Саманта послала мне свою обычную влажную улыбку, которая намекала на огромное наслаждение, но обещала только неприятности, и шагнула в лифт, обдав меня запахом духов, косметики и кофе. – Ох, они будут сражаться с нами по всем вопросам! Такое перекрытие рынка! И по ценам на акции, и по преемственности администрации – абсолютно по всему, правда? Но нам необходимо это сделать! И им тоже! – радостно воскликнула она. – Это – самое логичное! – Она повернулась и яростно ткнула в кнопку лифта. – Ненавижу кого-либо ждать! Мы поедем наверх вдвоем.

Мы поднимались без остановок. За мягкими, почти детскими чертами лица Саманты скрывались ум и напористость. Никто бы не заподозрил, что она – специалист по корпоративному праву, которое практикуется в суде справедливости в Делавэре, где официально зарегистрированы большинство крупнейших компаний Америки. Мы с ней продвигались по службе одновременно, вместе с моим соперником Эдом Билзом. Когда Саманте необязательно было надевать деловой костюм, она выбирала обтягивающие шелковые платья, обычно темно-синие или зеленые, и, если не считать одной детали – или, возможно, благодаря ей, – она была необычайно запоминающейся женщиной. Дефект был в ее левом глазе. Радужка красивого синего цвета была повернута внутрь: она сильно косила.

– Вчера вечером я перечитала ваш план совместной работы, – сказала Саманта и проверила свой макияж, глядя в медную панель с кнопками. – Он такой хороший, такой хороший. Я совсем забыла, что у них четыре спутника над Африкой, над всеми крупными рынками. Нигерия огромная, сто двадцать миллионов людей. А Азия! Индонезия – сто девяносто пять миллионов! И прогнозы роста населения просто потрясают! Через двадцать лет эти рынки будут колоссальными, Джек.

– Как я это себе представляю, Саманта, либо мы заключаем эту сделку, либо это тотчас сделает кто-то другой.

– Знаю! – воскликнула она, поднимая брови. – Это – будущее! А когда это они успели закупить все эти кинотеатры в юго-восточном Китае? Китайцы становятся лучшими капиталистами на свете. И у них эксклюзивный контракт по сотовой связи в Польше! Ты уже пил кофе? Кажется, я сегодня утром с ним переборщила. Я вскочила и пробежала вокруг Центрального парка два раза!

– Двенадцать миль? – переспросил я.

– Я даже ни о чем не думала! Я просто бежала и бежала! Сейчас весь парк засыпали крысиным ядом. Конечно, наш знаменитый Президент будет не особенно счастлив, когда мы скажем ему, что задумали, – продолжила Саманта, и ее голос стал жестче, – но наступает такой момент... Он подозревает, я уверена. Только дурак не заподозрил бы! И теперь нам надо каким-то образом раскрутить бедного старикашку.

Она пристально посмотрела на меня. Для Саманты это было чем-то необычным, несмотря на то, что между нами существовала давняя привязанность, о которой я потом расскажу. Когда я только с ней познакомился, косоглазие было почти незаметным и даже довольно привлекательным, потому что казалось, что она сосредоточивает все внимание на том, на кого смотрит. Однако она обратилась к дорогому швейцарскому хирургу-офтальмологу в Ист-Сайде, а тот, вместо того чтобы исправить легкое косоглазие, сделал только хуже, так что теперь, когда Саманта волнуется или сердится, радужка уходит к самой переносице. Удачный иск Саманты по поводу преступной небрежности врача, основанный на заключениях нескольких врачебных экспертиз и утверждении, что достопочтенный врач выпил бокал вина за ланчем за два часа до операции, поставил крест на карьере хирурга и был описан в юридических журналах. Удивительно, но то, что глаз стал двигаться неуправляемо, пошло Саманте на пользу: в пылу дискуссии она вдруг становилась похожа на портрет Пикассо периода кубизма, что заставляло людей смущаться. Несоответствие ее страстных, четких аргументов и блуждающего взгляда сбивало с толку опытных консультантов и внушительных защитников, которые внезапно теряли уверенность в своих утверждениях. Они замолкали, они пытались решить, в какой глаз Саманты смотреть, они начинали мямлить, она вмешивалась – и они проигрывали. Саманта играла по-крупному: если у нее не было совершенно одинаковых глаз, то она намерена была получить все остальное.

Когда лифт со скрипом остановился на тридцать девятом этаже, мы с Самантой, как обычно, миновали большой холл с панелями из тикового дерева и стеклянными стенами и срезали путь, пройдя через дверь рядом с лифтом. Как всегда, на столике во внутренней приемной стоял поднос с разнообразными фруктами и выпечкой. Саманта радостно вскрикнула, подхватила крупную землянику и сунула ее в рот. Я прошел за стройными ногами в туфлях на шпильках по коридору, мимо заключенных в рамки мгновений из истории Корпорации. Как обычно, мы пришли на работу первыми.