Сквозь слезы она различала какие-то говорящие суетливые пятна. Вероятно, нечестивцев, спешащих в рай. Плакаты, рекламирующие амнистию, остались на своих местах. Только сейчас стало заметно, насколько они истрепались. Пустые дороги завалены буклетами, что хрустели под ногами, словно наст.

Прошлая жизнь надвигалась на нее со всей неотвратимостью.

В коммунальной квартире нет места для снобизма. Матросы склонны к фамильярности, а дети из благородных семей — нет. Соседи называли ее «Иванна», она поморщилась. Нежная морская душа не смогла стерпеть дерзости. Елизавета Ивановна Вронская была убита чугунной сковородкой под аккомпанемент «Интернационала», звучавшего в ту минуту по радио.

И теперь, куда бы она ни шла, революционный шедевр следует за ней. От его пафосных строк избавиться невозможно. Он не оставит ее и на небесах.

Но даже печальная истина не может расстроить, если ты обрел себя. Елизавета Ивановна в тот самый миг поняла, что в мире нет справедливости. А если так, то какая разница, где ты — в раю или в аду?

В преисподней нельзя заблудиться: ты всегда возвращаешься на службу. Ноги привели ее во дворик, где в наивном ожидании раскачивался баян.

— А вот и ты! — засмеялась Елизавета Ивановна.

Она залезла на качели, потому что всегда в глубине души мечтала это сделать. И вот первый скрип. Взлет, падение, и мурашки по коже. Дети правы: это не качели раскачиваются вокруг мира, а мир — вокруг качелей.

Она раскрыла баян. Дурацкую песню нужно доиграть. Впервые в жизни она пела для себя. «Пролетарии все делают от большой любви, может и я — немножко пролетарий» — пронеслось в седовласой голове.

Над пустым адом раздаются вольные звуки баяна. Солнце бьет в глаза. И так хорошо.

Будущее покрывалось туманной дымкой. Но ясно было одно: для кого-то рай уже наступил.