От этих слов у меня сильно закружилась голова, я не знала, что сказать, и поэтому молча кусала губы и ждала, когда же папа уйдет и оставит меня в покое.

Ты слишком много воли даешь чувствам, — сказал он, рассудок для тебя пустой звук, абсолютно пустой звук.

Тут голова закружилась так сильно, что лицо Лиззи на фотографии завертелось и приблизилось ко мне, и глаза пришлось закрыть.

Все черное, — подумала я, это хорошо.

Папа просто продолжал говорить, ему было совершенно все равно, что у меня глаза закрыты, совершенно все равно, ему было важно только то, что он рассказывает — про чувства и что нельзя на них полагаться, а полагаться можно только на рассудок, и если у человека есть хоть капелька рассудка, то он поймет, что семья желает ему только добра. А дедушка — это тоже наша семья.

В конце папа снова сказал: в одно ухо влетело, в другое вылетело, у тебя всегда так, к сожалению…

Потом пришла мама, она держалась за голову, сощурив глаза, как будто у меня в комнате очень, очень яркий свет и ей приходится смотреть прямо на него. Папа сказал: пусть только она не вмешивается, вот только ее комментариев ему не хватало, и мама снова вышла, не говоря ни слова.

Дедушка снова оставил ключ в двери.

Не надо так делать, — сказал ему папа, хотя бы из-за этой Бичек.

Дедушка лежит на диване, вид у него больной, коричневый в клетку плед натянут до самого подбородка.

Моя Мальвина, — говорит он.

Я ни секунды рядом с ним не выдержу. Пробормотав извинения, я исчезаю в туалете.

Рывком открываю окно и глубоко вдыхаю. Теплый весенний воздух льется внутрь. Я далеко высовываюсь из окна, отсюда виден весь задний двор.

Каштаны вовсю цветут, их свечки белые и тяжелые, по небу движутся облака, пышные, как из ваты. Прямо подо мной — маленькая детская площадка с качелями и сломанной каруселью, мы с бабушкой часто туда ходили.

Раньше там стояла конструкция для лазанья, похожая на дракона. Можно было лазить внутри по всему его телу, а из пасти торчала горка, очень длинная. Когда я забиралась на нее, на самый верх, бабушка всякий раз делала вид, будто ужасно боится за меня, а я делала вид, будто сейчас упаду.

Бабушка хваталась за сердце и кричала: Мальвина, я этого не выдержу, это слишком!

Конечно, я ни разу не упала, я катилась с горки вниз, прямо в объятия бабушки.

Драконовой горки давно уже нет. Пару лет назад кто-то отодрал ее крепления и перевернул. Дедушка тогда сказал, это вандалы, он имел в виду больших мальчишек из соседних домов.

Фрау Бичек идет через двор, чтобы выбросить бутылки в контейнер, она не смотрит на меня, младенец висит у нее на боку и плачет. Не так громко, как обычно, звон бутылок гораздо громче, его наверняка слышно в соседних домах.

Они звенят так, что я даже не слышу, как захлопнулась дверь квартиры. Я понимаю, что папа ушел, только когда вижу, как он выходит из подъезда. Он коротко кивает Бичек, а потом идет мимо бело-красного шлагбаума, который отделяет двор от улицы.

Я не отрываясь смотрю на этот шлагбаум.

Смотрю долго, до тех пор пока не раздается стук в дверь.

Мальвина, — говорит дедушка, очень мягко говорит, что ты там так долго делаешь?

Когда я открываю дверь, дедушка все еще стоит перед ней. Он берет меня за руку и тянет в гостиную.

Нам с тобой надо кое-что обсудить, — говорит он. Что-то очень важное.

Мы садимся рядом на диван, так близко, что соприкасаемся локтями и коленками.

Я попросил твоего отца уйти, — говорит он.

И кладет мне руку на плечи. Я чувствую, как рука дрожит, почему — я не знаю, она дрожит и такая тяжелая, что все крепче и крепче придавливает меня к дивану.

Знаешь, почему я его отослал? — спрашивает дедушка, все еще очень мягко и тихо, так он, наверно, говорил бы с котенком или пойманной синичкой.

Я отворачиваюсь.

Но дедушка берет меня за подбородок и поворачивает мою голову к себе, так что приходится смотреть ему в глаза.

Один глаз у него стеклянный, это тоже рана с войны, дедушка рассказывал, как его задело осколком гранаты, кровь хлестала из него, как из свиньи, так он всегда говорит, как из зарезанного поросенка. Настоящий глаз тускло-серый. Стеклянный глаз ясный. Я смотрю в стеклянный глаз.

Знаешь, то, что ты рассказала папе и Паулю про нас с тобой, — это нехорошо с твоей стороны. Но папа тебе все равно не поверил. И знаешь почему?

Дедушка делает паузу, а я размышляю, как ему живется со стеклянным глазом, как он ощущается в глазнице, есть ли там слизистая оболочка? Может ли стеклянный глаз плакать, и как это странно, что я могу видеть этот глаз, а он меня нет.

Потому что он всегда верит мне. Потому что я его отец. Что бы ты ему ни рассказывала, он тебе не поверит.

Теперь я вижу уже четыре стеклянных глаза. Один из них у дедушки на лбу, он размыт, как будто медленно удаляется все дальше и дальше.

Пауль и твой отец такие глупые, — говорит дедушка, они ничего не поймут, они подумают, что с тобой что-то не так, но я тебя понимаю, я знаю, что в тебе происходит.

Его дыхание касается меня, моих щек — несвежий, затхлый запах.

Ты ведь совсем запуталась, маленькая моя, — говорит он и гладит меня по голове, тихонько и нежно. И правда, у меня внутри все перепуталось, там безнадежный хаос, как в комнате, в которой все перевернуто вверх дном, где повсюду валяется одежда, книги, бумажки и старые тетрадки, а я сама стою рядом, надо бы убраться, но хаос все время только увеличивается.

Верно ведь я говорю, Мальвина, ты не знаешь, как прекрасна любовь, и поэтому выдумываешь всякие ужасы про своего дедушку, а я ведь так тебя люблю…

Он подталкивает меня назад, к спинке дивана, стеклянный глаз расплывается в серую трясущуюся массу, она наплывает на меня, охватывает со всех сторон, как какое-то морское чудовище, как гигантский осьминог. Гигантский осьминог, присосавшийся ко мне своими присосками. Одна присоска у рта высасывает из меня дыхание и впихивает в меня свое, серый язык облизывает мне губы.

Тебе же это нравится, Мальвина, не может не нравиться, — говорит он, целует меня и дрожит.

Происходит что-то странное. Я чувствую, как выползаю из моего тела.

Медленно, сначала из ног, потом из живота, потом все выше и выше.

Я исчезаю.

Исчезаю в моей голове.

Издали я слышу дедушкин голос.

Ты ведь обещала, — повторяет он, а я не могу понять, что он имеет в виду. Я вижу только, как перед глазами плывут облака, такие же, как на небе, только гораздо больше и мягче, и мне становится ясно, что сама я нахожусь в точности за моими глазами. Я совсем крошечная, здесь меня никто не найдет, — облегченно думаю я, и тут дедушка говорит: ты же обещала бабушке, ты же знаешь, ты же помнишь — ты и бабушка, в прошлом мае…