Девчонки злились всё сильнее и сильнее, а Гомер смеялся и продолжал их дразнить. Все прекрасно понимали, что он делает, но удержаться не могли.

В общем, через какое-то время мы начали ему верить, когда Гомер говорил, что он слишком крут, чтобы обладать чувствами. И казалось забавным, что именно Фай, наиболее хрупкая из всех девушек нашего возраста, как будто заставила его раскрыться, если это действительно было так.

Я немного прошлась в обратную сторону по тропе, к последней из Ступеней Сатаны. Солнце уже нагрело гигантскую гранитную стену, и я прислонилась к ней, полузакрыв глаза, думая о нашем походе, о тропе, о человеке, который её построил, и обо всём этом месте, называемом Ад. Почему люди называют провал Адом? Я не понимала. Да, все эти скалы и камни и вся эта растительность выглядели совершенно дикими. Но это же не означает ад. Дикие места зачаровывают, они труднодоступны и прекрасны. Никакое место не представляет собой ад, никакое место не может быть адом. Это люди так говорят, и причина здесь лишь одна. Люди имеют обыкновение вешать ярлыки на разные места, а потом уже никто не в состоянии видеть всё правильно. Каждый раз, когда они смотрят на такое место или думают о нём, первое, что они замечают, это большой ярлык, сообщающий: «Частная школа», или «Церковь», или «Мечеть», или «Синагога». И, увидев обозначение, больше этим местом не интересуются.

То же самое было и с Гомером, он как будто все эти годы носил на шее большой ярлык, а я, как последняя дурочка, продолжала его читать. Звери и те умнее. Они не умеют читать. Собаки, лошади, кошки — им наплевать на всякие ярлыки. Они пользуются собственными мозгами, у них есть своё суждение.

И название «Ад» не имело никакого отношения к этому месту, всё придумали люди. Может, люди как раз сами и есть ад.

Мы объедались и разленились, отдыхая на этой поляне. Каждый день кто-нибудь говорил: «Ладно, сегодня мы уж точно поднимемся наверх, это будет отличная прогулка», и все соглашались: «Да, согласен», «Да, мы уж слишком здесь задержались», «Да, хорошая идея».

Но почему-то никто не спешил эту идею осуществить. Обеденное время подползало незаметно, а потом как-то хотелось вздремнуть, кто-то немножко читал или бродил вдоль ручья, а потом вдруг день подходил к концу. Мы с Корри, наверное, были самыми энергичными. Мы предприняли несколько прогулок обратно к мосту, к разным скалам, чтобы поговорить наедине. Мы болтали о мальчиках и просто о друзьях, о школе и родителях, ну, обо всех обычных предметах. Мы решили, что когда окончим школу, то полгода будем зарабатывать деньги, а потом вместе отправимся за море. Мы искренне желали этого.

— Я хочу уехать на много-много лет, — мечтательно говорила Корри.

— Корри! Да ты затосковала по дому, когда мы были в школьном лагере для младших, летом, всего-то четыре дня!

— Это не было настоящей тоской по дому. Просто Ян и его дружки слишком меня доставали.

— Ой, они настоящие чудовища! Я их просто ненавидела.

— Помнишь, как они нас бомбардировали растопкой? Они просто сумасшедшие. Но всё-таки с тех пор они исправились.

— Нет, Ян всё такой же балбес.

— Ну, теперь я ничего не имею против него. Он нормальный.

Корри умела прощать гораздо быстрей, чем я. Была более терпимой.

— А родители отпустят тебя на другой континент? — спросила я.

— Не знаю. Могут отпустить, если я буду долго к ним приставать.

— Твоих родителей легче уговорить.

— Да и твоих нетрудно.

— Иногда и мне так кажется. Но это только когда папа в настроении. А он ведь ужасный женоненавистник. Что мне пришлось вытерпеть, чтобы меня отпустили на этот раз! Если бы я была мальчиком, никаких проблем бы не возникло.

— Ну-у... Мой папа в общем неплох. Я его перевоспитала.

Я улыбнулась. Большинство людей недооценивают Корри. Она просто тихо, незаметно воздействует на людей, пока не получит то, что ей нужно.

Мы принялись обдумывать будущие маршруты. Индонезия, Таиланд, Китай, Индия, потом Египет. Корри хотелось оттуда отправиться в Африку, но я жаждала попасть в Европу. Корри считала, что должна увидеть всё, вернуться домой, выучиться на сиделку, а потом отправиться работать в страну, где она была бы нужнее всего. Я ею восхищалась. Лично меня куда больше интересовали деньги.

В общем, так и шло время. Даже в наш последний день, когда уже кончалась еда, никому не хотелось проделывать обратный путь к «лендроверу» за новыми запасами. Вместо того мы импровизировали и смешивали вместе го, что в других условиях выбросили бы в мусор. Мы ели то, что я и курам бы не стала давать. У нас не осталось ни масла, ни сухого или консервированного молока, потому что мы все его давно высосали, в первый же день. Даже фруктов, чая и сыра не осталось. И шоколада — а вот это уже было серьёзно. Но не настолько серьёзно, чтобы заставить нас оторвать от места свои задницы.

— Если бы у нас был шоколад, — объяснял Кевин, — у меня хватило бы энергии взобраться наверх и принести из «лендровера» что-нибудь ещё. А так... не думаю, что я смогу одолеть хотя бы первую ступень.

И все мы думали так же.

Гомер продолжал восхищаться Фай, ему постоянно хотелось говорить со мной о ней, и он старался как бы случайно оказаться поблизости от неё, но при этом отчаянно краснел каждый раз, когда она с ним заговаривала. А вот Фай меня разочаровывала. Она вообще не желала обсуждать со мной всё это и даже делала вид, что не понимает, о чём я говорю, хотя не понять мог только впавший в кому болван.

Но в общем мы семеро провели эти пять дней без каких-либо серьёзных споров, что было очень хорошо. Ну, должна признать, немножко мы всё-таки спорили. Даже ссорились. Был момент, когда Кевин набросился на Фай из-за того, что та совсем не готовит еду и не моет котелок. Это было сразу после Великой змеиной истории, — думаю, Кевин был смущён тем, что не слишком оправдал общее доверие. Его колбасный сюрприз тоже вызвал недовольство, так что он, наверное, почувствовал себя задетым. Но ведь все замечали, что Фай вдруг исчезает, когда нужно поработать, так что Кевин не слишком-то ошибался.

Ну и ещё время от времени Корри кричала во всё горло: «Это не смешно, Гомер!» — когда он, например, плескал холодной водой в её спальный мешок или жестоко обходился с каким-нибудь крупным жуком, а потом совал ей за ворот паука или когда он вырвал последнюю страницу из её книги и спрятал, так что Корри не смогла узнать, чем дело кончилось. Корри была одной из любимых жертв Гомера: ему стоило лишь показать ей красную тряпку — и она тут же бросалась в бой. Каждый раз. Повезло Гомеру, что Корри не помнит зла.

И если я хочу быть честной до конца, то должна признать, что тоже раз-другой вызвала у кого-нибудь раздражение. Кевин мне говорил, что я строила из себя всезнайку, рассуждая о том, как обращаться с костром. На самом деле костёр не раз доставлял мне немало трудностей. Наверное, я уж слишком старалась. Когда огонь немного угасал или дым начинал тянуться не в том направлении, а котелок висел боком, я тут же бросалась к огню с палкой, «поправляя» его. Ну, то есть это я так называла свои действия. Остальные говорили, что я «черт знает чем занимаюсь».