Учеба в меде оказалась настолько сложной, что я даже на примерку не поехала. Между зачетом по анатомии и фармакологией отправила Татьяне Егоровне «Мне все нравится», «Да, подходит» и «Спасибо, что подобрали». А сама и не взглянула на фотографии с красивым платьем и туфлями на высоком каблуке.

Наверное, я бы не заметила, пожелай родители вырядить меня в тыкву или устроить день рождения в стриптиз-баре. Голова пухла от терминов и правил. Снова забывала поесть. Спала по шесть — семь часов в сутки. И шутки Леши Панова, который уже два года не давал проходу, больше не цепляли.

Возможно, и праздник пролетел бы незамеченным. Но к началу декабря, как раз к моменту, когда все гости подтвердили свое участие, я неожиданно свалилась в больницу с аппендицитом.

Это было как гром среди ясного неба.

В шоке от того, что у них может сорваться важное мероприятие, родители подключили все связи и нашли самых известных врачей.

Консилиум о том, как лучше меня оперировать и можно ли обойтись вообще без операции, шел больше трех часов. Отец готов бы расстаться с приличной суммой денег, лишь бы только меня поставили на ноги без хирургического вмешательства. Пара иностранных клиник готовила вертолеты, чтобы перевезти к себе дочь депутата и решить проблему по самым высоким европейским стандартам.

Но пока велись разговоры, пока одни светила медицины доказывали другим их безграмотность в таком пустяковом вопросе, у меня случился перитонит. Ждать гениального решения оказалось некогда. Колесики каталки покатились в сторону операционной, и уставший после долгой смены дежурный хирург справился, как мог.

Так вместо лапароскопии и трех ювелирных проколов или горы самых современных лекарств я получила большой надрез в середине живота. А вместо быстрой выписки и реабилитации дома на два дня попала в реанимацию.

Это был не самый приятный период в моей жизни. Не худший, но повторять что-то подобное я бы не хотела.

К счастью, ни Татьяна Егоровна, ни Николай Петрович не винили меня в том, что случилось. В каждый свой визит они привозили кучу продуктов, расспрашивали о самочувствии и всегда жалели. А СанСаныч после реанимации вообще поселился в коридоре возле палаты.

К выписке от такой заботы я почти забыла о страхе, который недавно пережила. Без спора согласилась временно пожить не в своей квартире, а в родительском доме. И спустя неделю после выписки даже честно попыталась влезть в купленное для меня праздничное платье.

Чтобы надеть этот шедевр от самого модного в Питере модельера, пришлось звать на помощь и «маму», и горничную, и повариху. Вероятно, попытка змеи влезть в сброшенную старую шкуру выглядела бы примерно так же. Но всего двух минут в наряде хватило, чтобы принять наше общее фиаско.

Тугая, плотно обхватывающая талию и бедра, юбка поддерживала шов почти так же хорошо как бандаж. Стоя на месте, я не чувствовала дискомфорта. Но стоило сделать шаг… перед глазами все поплыло от острой боли, и горничная на скорости света улетела искать нашатырь.

Отправляя письма с извинениями за срыв праздника, Татьяна Егоровна плакала три дня. Успокаивающий ромашковый чай заваривался в доме литрами. И только Наташка, которая временно стала единственным источником информации о зачетах и экзаменах, смеялась до слез в глазах и самых настоящих колик.

Благодаря смеху Наташи меня и саму постепенно начало отпускать. Под ее шутки я смирилась с временным обучением на дому. Благодаря ее сообщениям с фотографиями мрачного Панова, улыбка на моем лице стала появляться все чаще.

День рождения прошел в узком кругу без важных чинов и статусных друзей семьи. Первый раз он был похож на тот уютный домашний праздник, какие случались у меня в далеком детстве. Вечером я даже боялась ложиться спать, чтобы не увидеть кого-то, кто уже давно приносил не радость, а только грусть.

Но ночь прошла без сновидений. День тоже не принес никаких новостей и вестей из столицы.

Никто обо мне не помнил. Никто больше не спешил спасать. Пора было лечиться от ненужных ожиданий. Сказать себе «Стоп!» и вычеркнуть из памяти одного красивого мужчину с уставшими глазами.

Наверное, вернись я на Новый год в свою квартиру, это и получилось бы. Там, вдалеке от соседского дома, не вспоминать было проще.

Но родители наотрез отказались отпускать меня перед праздником. А утром тридцать первого декабря в окнах дома напротив неожиданно зажегся свет.

***

За прошедшие два года я так часто представляла, будто вижу там свет, что теперь не верила глазам.

Никита? Вернулся? Чтобы убедиться, что не сплю, я даже ущипнула себя. Но боль оказалась вполне реалистичной.

Бок болел. Свет горел. Сознание не играло ни в какие игры.

После проверки на вменяемость самым сложным было не броситься к калитке между участками. За месяц мой шов уже неплохо затянулся. Несчастных пятьдесят метров до соседского крыльца я прошла бы, не охнув. Пролетела бы, не касаясь земли!

Но, на моё счастье, мозг все же включился.

В двенадцать такой побег легко сошёл бы с рук. Что взять с ребенка? В шестнадцать — возможно тоже. Но сейчас, в двадцать… Явиться без приглашения в чужой дом — такое сложно было списать на детскую шалость или подростковое «задумалась».

Что скажут родители, даже представлять не хотелось. После прошлой зимней ночевки у Никиты я выслушала от Татьяны Егоровны целую лекцию о том, что нельзя докучать чужим людям и категорически нельзя так легко соглашаться на помощь.

Никакой сломанный генератор и угрюмый вид СанСаныча не могли убедить ее в серьезности проблемы.

После лекции мы даже вместе направились к Никите, чтобы попросить прощения. Татьяна Егоровна для этого целый час укладывала волосы и выбирала одежду. Но хозяина не оказалось дома.

Вместо Никиты мы встретили лишь Демона. Тот уже давно без всяких приказов взял на себя охрану двух домов. И на наше появление пёс отреагировал громким зевком на всю пасть.

Сейчас идти было нельзя совсем. Ни ради любопытства. Ни ради желания поздороваться. Ни ради острой, ни на что не похожей потребности увидеть Никиту.

Бороться со всеми этими «ради» оказалось нелегко. Одна часть меня искушающе нашептывала: «А ты на минуту. Поздоровайся и назад. Никто не хватится». Другая, более разумная, травила душу картинками нашего прошлого расставания — его холодным «Удачи тебе» и равнодушным «Не знаю» на вопрос о том, когда приедет снова.

От таких воспоминаний меня как холодной водой окатывало. Шов ныл. А новогоднее настроение с каждой секундой становилось все хуже.

Я чувствовала себя птицей, которая сидит в клетке с раскрытой дверцей. Хоть было не смотри в окна! Не оборачивайся в сторону соседского дома. И, на всякий случай, не глядись в зеркала.

Невозможное количество «нет». Непосильное, когда так хочется выпорхнуть.

Но уже после завтрака вся моя борьба с собой потеряла значение.