Тот взял Вилла на руки и потребовал принести побольше свечей. Вилл истошно кричал и отворачивался от света. Увидев сыпь, магистр Радульф плотно сжал губы.

Алиенора молитвенно сцепила руки:

– Ты ведь сможешь что-нибудь сделать?

Магистр бесстрастно взглянул на нее.

– Что смогу, сделаю, – проговорил он. – Но все в Божьей власти. Не стану врать: положение очень опасное. Нам остается только молиться и полагаться на милосердие Господне.

* * *

Всю ночь Алиенора просидела у постели Вилла и в бессильном отчаянии наблюдала, как состояние его ухудшается, несмотря на все старания магистра Радульфа. Лекарь давал больному микстуру, чтобы облегчить боль, однако детский организм не принимал ее и извергал из желудка. Врач отворял кровь, желая остудить жар, – все напрасно. Поначалу ребенок все еще пронзительно скулил, словно кто-то водил смычком по струне, которая вот-вот порвется. Но к утру мальчик умолк, впал в забытье и обмяк на руках у матери, как тряпичная кукла. Крапины сыпи слились в крупные лилово-синие пятна, и кожа стала напоминать лоскутное одеяло.

Алиенора уже без всякой надежды молила Бога сжалиться над ее чадом. Молитвы оставались без ответа. Вилл угасал с каждым вздохом. За что Господь наказывает ее и Генриха и отбирает у них сына?

Все как один обитатели замка, от самого знатного рыцаря до последнего холопа, преклонили колени в молитве. Сынишка постельничего широко растворил ставни, и в комнату ворвался свежий воздух солнечного майского утра, напоенный запахом набирающей силу жизни.

Капеллан королевы, отец Пьер, совершил обряд соборования над безжизненным, едва дышащим тельцем в руках Алиеноры. Она прижимала сына к себе и ощущала, как лихорадочно опускается и поднимается его грудь. Прошли сутки с той минуты, когда он в последний раз резво вскочил с кровати и схватил игрушечный меч с горячей готовностью впитывать жизнь каждой частичкой своего существа.

Услышав всхлипывания, Алиенора обернулась к придворным дамам.

– Возьмите себя в руки! – зашипела она. – Я не хочу, чтобы он слышал ваши рыдания!

Эмма отделилась от группы женщин и, задыхаясь от слез и прижимая руку ко рту, выскочила из комнаты. Алиенора ласково убрала волосы со лба Вилла.

– Вот так, мой храбрый мальчик, – произнесла она, – мама с тобой. Не бойся, малыш, все хорошо, все хорошо.

Грудь ребенка резко поднялась, опустилась, снова поднялась, затем содрогнулась и замерла. Алиенора неотрывно смотрела на сына, ожидая следующего вдоха, но мгновение тянулось бесконечно. Глаза Вилла были почти закрыты, лишь воспаленные белки тускло поблескивали из-под опущенных век. Жуткие лихорадочные пятна не тронули его лица, безупречно чистого, но тело выглядело так, словно его растерзало какое-то чудовище.

– Госпожа, – капеллан осторожно коснулся плеча Матильды, – Отец наш небесный забрал его в райские кущи. Милосердный Господь позаботится о нем.

Алиенора оцепенела. Откуда-то из глубины души поднималась нестерпимая боль, способная разорвать ее на части, но рука, занесшая нож для смертельного удара, медлила.

– Почему он не остался на земле со своей матерью? Почему именно он?

Сквозь бесчувствие прорвалась злоба.

Почему Бог не выбрал другого ребенка, рожденного от прелюбодеяния? Это была кощунственная, греховная, недозволенная мысль, но Алиенора не могла противиться ей.

– Мы не вправе задавать такие вопросы, – мягко произнес капеллан. – Никто не знает замыслов Всевышнего.

Алиенора сжала губы, чтобы они не исторгли богохульства. Душа ее сына только направлялась в лучший мир, и она не осмеливалась осложнить его путь святотатством. Она все еще держала тело ребенка на руках, крепко прижимая его к себе. И хотя уже осознала, что все кончено, но упрямо продолжала надеяться, что дитя сделает еще один вздох.

Это всецело ее вина, повторяла про себя Алиенора. Именно она недостаточно заботилась о нем и не защитила от напасти. По ее вине оборвалась такая короткая яркая жизнь. Но что можно было сделать? Что скажет Генрих? Он оставил детей на ее попечение, она взяла на себя ответственность за них, но задача оказалась не по плечу. Алиенора издала тяжелый стон и сложилась бы пополам, если бы изрядных размеров живот, где зрела новая жизнь, не препятствовал этому. Дитя, которое еще лишь готовилось появиться на свет, ворочалось в ее чреве, меж тем как она не могла отвести глаз от того, кто только что этот мир покинул.

– Госпожа. – Она почувствовала, как капеллан мягко, но настойчиво положил ей руки на плечи. – Пойдемте. Я пошлю за женщинами, которые обмоют тело и приготовят к погребению.

– Нет! – Алиенора оттолкнула священника. – Это мой долг и мое право. Никто не сделает это лучше меня. Я справлюсь.

Следующие несколько часов показались Алиеноре вечностью, и в то же время день пролетел как одно мгновение. Столько всего нужно было сделать. Распорядиться о приготовлениях к церковному обряду и похоронам. Продиктовать письма и разослать их всем, кто должен узнать о трагедии. Уладить практические вопросы, которые подтверждают жестокий факт смерти Вилла. Самым сложным было написать Генриху. Горе слишком свежо, чтобы она могла подбирать правильные слова, и потому письмо вышло в тоне послания королевы королю, а не одного безутешного родителя другому.

Обмывая безжизненное, испещренное сыпью тело сына розовой водой, Алиенора вспомнила, как все ликовали в день его рождения августовским утром в Пуатье. Сколько радости, сколько надежд, сколько ожиданий! Как она баюкала его на руках, а потом вынесла показать Генриху, вернувшемуся с поля боя. Златовласый мальчик, баловник и непоседа, прыгал у нее на коленях, крепко обнимал за шею. И вдруг пришла беда и обратила все в прах и тлен. Алиенора готовила сына к обряду и тихо шептала ему: бояться нечего, мама здесь, все будет хорошо, хотя и знала, что ничего уже не будет.

Изабелла и Эмма забрали маленького Генриха и Джеффри и поселились с ними в дальних покоях, чтобы болезнь, сгубившая Вилла, не передалась другим детям. Отец Пьер и советники Алиеноры пытались уговорить королеву оставить все приготовления специально нанятым женщинам, но она упорно отказывалась и гневалась, если доброхоты настаивали. Она велела курить фимиам и не закрывать ставни в комнате, где лежит тело, чтобы с улицы проникал весенний воздух. Это последнее, что она запомнит о сыне, и пусть это будет свет и свежесть, а не удушливая темнота ночи, когда молниеносная лихорадка в считаные минуты у нее на глазах унесла его жизнь. Час от часу Алиенора становилась все более хладнокровной и деловитой, но напоминала плотно накрытый тяжелой железной крышкой котел, в котором на медленном огне бурлили боль, вина и страх. Она не решалась даже слегка сдвинуть крышку, потому что знала: если глубоко спрятанные страдания вырвутся наружу, ей тоже не жить.

К вечеру тело Вилла было зашито в саван из тончайшего полотна в два слоя, а поверх обернуто отрезом красного шелка так, что открытым осталось лишь лицо. Покойника уложили в наскоро сколоченный маленький гроб, усыпали розовыми лепестками, рядом положили любимый игрушечный меч, с которым всего только день назад живой и здоровый сорванец бегал по саду и бился с воображаемыми врагами, в то время как смерть уже притаилась в тени деревьев.