Может, резкость ей померещилась, потому что, когда они вышли из дома, он неожиданно остановился, взял в ладони ее лицо, утопив пальцы в волосах, и, не сводя с нее глаз, нежно и тихо сказал:

— Моя восхитительная Кэрри, дивная, прелестная...

Она беспомощно смотрела на него, чуть приоткрыв губы. Алексеус наклонился и поцеловал ее. Нежный и чувственный поцелуй, как и любые его прикосновения, вызвал в ней желание и трепет.

Когда он отпустил ее, она с трудом перевела дыхание.

Да что же он делает со мной?

Улыбнувшись, Алексеус взял ее под руку и повел вверх по дорожке.

У Кэрри опять перехватило дыхание — на этот раз по другой причине.

Они подходили к той самой мраморной вилле, которую она видела с вертолета. Перед ними были ярко освещенные открытые французские окна и широкие двери, выходившие на верхнюю каменную террасу, первую из ведущего к морю ряда.

Они оказались на дорожке, ведущей к вилле.

Изнутри доносились голоса, негромкая музыка. Через окно она увидела красиво и дорого накрытый стол. Крепко сжав ее локоть, Алексеус провел ее сквозь распахнутые настежь двери.

Какая-то женщина отделилась от остальных и направилась к ним, но, сделав несколько шагов, остановилась. И все присутствующие, казалось, окаменели.

Алексеус произнес что-то по-гречески — Кэрри не поняла ни слова, — женщина, что направлялась к ним, стояла как вкопанная. Она была средних лет, сухопарая, с лицом скорее сильным, чем красивым, чрезвычайно элегантная, с прекрасной, профессионально сделанной прической.

Неподалеку от нее стояла темноволосая девушка в шелковом оливковом платье с высоким воротом, без рукавов, с жемчужными серьгами и жемчужным ожерельем, и тоже неподвижно, словно статуя. Поразительные черты ее лица привлекли внимание Кэрри.

Алексеус пошел вперед. Казалось, он не замечал всеобщего замешательства. Он приблизился к чрезвычайно элегантной женщине средних лет — хозяйке этой роскошной виллы, как поняла Кэрри. Лицо этой женщины казалось ей смутно знакомым, но Кэрри была абсолютно уверена, что видит ее впервые. Алексеус поцеловал застывшую женщину в щеку, сказав пару фраз по-гречески, потом улыбнулся:

— Это Кэрри. Мы остановились в летнем домике. Я знаю, ты не будешь возражать.

Какое-то время картина не менялась, потом Алексеус произнес еще несколько непонятных фраз. Передвигаясь по комнате, он вел Кэрри за собой. Подойдя к девушке в оливковом, он сказал что-то по-гречески. Лицо девушки осталось неподвижным. Помолчав, она словно с усилием склонила голову и лаконично ответила. Ни ее неподвижность, ни краткость ответа, казалось, не озаботили Алексеуса.

Он подошел к буфету с напитками, взял шампанское себе и протянул бокал Кэрри. Она неуверенно приняла его.

Да что же тут происходит?

Здесь собрались люди того же круга, что и те, кого она встречала в Нью-Йорке, все в вечерних платьях, все богатые и изысканные. Общество, в котором всегда вращался Алексеус. Но где бы они ни бывали, она никогда не чувствовала себя так плохо, так ужасно неловко. Эти люди заставили ее так себя чувствовать. Некоторые присутствующие мужчины откровенно разглядывали Кэрри, и ей очень хотелось завернуться в шаль, но та осталась в доме.

Кэрри прижалась к Алексеусу.

— Боюсь, мы заставили всех ждать обеда, — сказал тот.

Так неужели из-за этой задержки создалась столь жуткая атмосфера - ножом можно резать? Их опоздание не объясняет, почему все так смотрят на нее. Что она сделала ужасного? Может, дело в платье? В огромном декольте? Зачем же Алексеус просил ее надеть это платье и не дал взять шаль? И волосы? Она одна была с распущенными волосами, ей все время приходилось откидывать их назад, и каждый такой жест привлекал всеобщее внимание — и мужчин, и женщин. Многие поглядывали на ее шею — бриллиантовое колье? Но на некоторых женщинах были жемчужные украшения, по крайней мере, одна носила изумительное рубиновое ожерелье, явно очень дорогое, на шее другой красовался кулон с большим сапфиром, а на груди — крупная бриллиантовая брошь.

Может, дело в том, что Алексеус не предупредил хозяйку о ней?

Это же не моя вина. И я не виновата, что не говорю по-гречески.

Она и по-итальянски не говорила, но в Милане, однако же, никто ее не игнорировал.

Нет, что-то здесь не так. Что — непонятно. И Кэрри оставалось только одно — игнорировать все это. Потому она ела, совершенно не чувствуя вкуса изысканных деликатесов, стараясь мало пить, ощущая себя бесконечно несчастной и убогой. Почему Алексеус не оставил ее в летнем домике? К тому же она была лишней женщиной за столом — девушка в оливковом сидела на противоположном краю стола рядом с хозяйкой и без кавалера.

Кэрри не знала, как вынесла эту пытку, это унижение длиной в вечность. Наконец все стали выходить из-за стола. Алексеус снова взял Кэрри за руку, подошел к хозяйке и сказал ей несколько слов по-гречески, на что та ответила коротко, сквозь зубы. Он вновь поцеловал даму в щеку и направился к выходу, ведя за собой Кэрри, которая шла молча, стараясь не споткнуться на своих высоченных каблуках.

Когда они вошли в дом на пляже, Алексеус с отстраненным видом извинился, сказал, что он должен проверить электронную почту, и удалился.

Кэрри поплелась в спальню с ужасным чувством. В первый раз с момента их встречи показалось, что радужный мыльный пузырь вот-вот лопнет.

Алексеус смотрел на экран ноутбука, ничего не видя. Его метод оказался эффективным, определенно. Жестоко, но эффективно. Он недвусмысленно дал понять всем — его нет в списке лотов на ярмарке женихов. Анастасия, вполне естественно, поняла намек. Неприятно, но, по крайней мере, ему удалось убедить ее, что он совсем не подходящий для нее муж. Мать кипит гневом, недовольством, осуждением. Очень неприятно. Нехорошо, что Кэрри, как обычно, привлекла внимание всех мужчин, но завтра они уедут, и она никогда не встретит никого из них.

Алексеус оглянулся вокруг — какая безвкусная роскошь!

Чем скорей мы уедем отсюда, тем лучше! Ему стало спокойней.

Он живет, как хочет, как ему нравится. Сейчас можно надеяться, что мать поймет и примет это, перестанет досаждать ему и навязывать богатых наследниц.

Алексеус закрыл ноутбук.

Завтра утром на Сардинию, с Кэрри! Больше никаких помех. И продолжится та жизнь, которую он выбрал, которую он хочет ― без осложнений, без давления.

Только с Кэрри.

Мужчина направился в спальню. Кэрри спала, лежа в позе зародыша. Впервые он решил не будить ее. Именно сейчас ему не нужен был секс. Хотелось только подержать ее в объятьях.

Чтобы ему стало хорошо.

Кэрри перевернулась на живот. Она лежала на пляжном топчане перед домом, подставляя спину утреннему, а потому еще ласковому солнцу. Она была одна и впервые радовалась этому. Накануне вечером ей пришлось принять таблетку, чтобы справиться со стучащей в висках болью после сурового испытания — обеда на вилле. Таблетка подействовала почти моментально, и она не знала, приходил ли Алексеус. На рассвете, когда солнце уже пробивалось сквозь неплотно опущенные жалюзи, он, присев на корточки у кровати, легонько потряс ее плечо и сказал: