— Людок, мне нужно срочно к сынуле уехать, там у него снова проблемы. Ты Дрейка не заберешь к себе где-то так на недельку?

— Сейчас? Даже не знаю… — Я замолчала, размышляя. С одной стороны, Дрейкуся, великолепная немецкая овчарка, монстр около шестидесяти кило весом, вполне может отпугнуть от меня всяких там похитителей. А с другой стороны, а ну как с ним самим при этом может что-то случиться? Я же в жизни себе не прощу, если вдруг по моей, пусть даже и косвенной, вине пострадает собака. Тем более такая дивная, великолепная, сногсшибательная (и не только в переносном смысле, летали, знаем) собака, как Дрейк.

— Людок, выручай! — прерывая мое задумчивое сопение, донеслось из трубки. — Ехать необходимо срочно, а Дрейка мне оставить не с кем. Если не с тобой, то из вариантов остается только свекровь.

— Вези! — тут же сдалась я. Нет, что бы со мной Дрейку ни грозило, а Любанькина свекровь в любом случае хуже того. Собак она попросту ненавидит и над Дрейком, благороднейшим псом, будет изощренно издеваться всю неделю, то с едой, то, самое главное, с прогулками. В прошлый раз, когда я не смогла забрать его к себе (проблемы у Любанькиного недоросля возникают регулярно), у пса после такой передержки разыгрался цистит. А он такого обращения точно не заслуживает.

Дрейкуся заявился ко мне где-то через полчаса, шутя затащив с собой на этаж хозяйку. Топая по полу и высунув язык, ввалился в прихожую, оттеснил при этом к стенке и меня, и Любаньку: просто его светлость большие, им места надо много. Подождал, пока оботру ему лапы. Раньше мой неблаговерный всегда ворчал, когда у нас оставляли Дрейка: мол, от собаки одна только грязь. Ну да, себя-то он не видел, и того, что после него самого оставалось. А на самом деле Дрейкуська очень аккуратный мальчик. Подал все лапы по очереди, потом вскинул на меня глаза: все, или еще что-нибудь оботрем?

— Проходи, толстый. — Я сгребла в охапку собачью морду и чмокнула оную, прежде чем отпустить.

— Ну, вижу, вы не заскучаете вместе, — сказала с порога Любанька, даже не раздеваясь. — Ладно, я тогда полетела, а то у меня поезд через час. Потом, как приеду, расскажу, что случилось.

С этими словами она убежала.

А мы с Дрейком принялись за уборку моей разгромленной квартиры. Дрейк честно участвовал: где бы я ни бралась убирать, он ложился рядом и смотрел на меня своими умными золотисто-коричневыми глазами. Когда этот взгляд становился подозрительно невинным или чересчур честным, я брала Дрейкусю за морду, раскрывала пасть и вытряхивала ее над полом. И ни разу не ошиблась: то у него в пасти оказывалась силиконовая стелька, то кожаная перчатка, то еще какая-нибудь приятно жующаяся мелочь, которую я успевала спасти от его компостера.

Приведя квартиру в более-менее божеский вид, я отзвонилась следователю Парову. Рассказала ему, что за два дня уборки так и не нашла в квартирном хаосе ничего, заслуживающего внимания. Потом, отвечая уже на его вопросы, отчиталась, что не только поменяла замок, но еще примерно на неделю обзавелась остроухим сторожем. Он просил меня все-таки не забывать про осторожность и звонить ему. Я пообещала.

А следующим утром я явилась на работу с расцарапанной мордой. Своей, не собачьей. Коллеги в основном деликатно отводили глаза, то ли зная мое непростое семейное положение, то ли еще по какой причине. И только Ирка, доставившая-таки ко мне в сумочку свой «маячок», а потом взявшаяся меня подвезти, потребовала объяснений.

— Только не говори мне, что ты напоролась на кактус, — сказала она, демонстративно убирая руки от ключа зажигания: не заведусь, мол, пока мне все не расскажешь.

— А что ты ожидаешь от меня услышать? — поинтересовалась я. — Что у меня ухажер появился и его жена прибежала ко мне на разборки?

Судя по Иркиному лицу, она ожидала именно чего-то в этом духе. Пришлось разочаровать, рассказав ей голую правду. Которая, разумеется, заключалась совершенно в другом. А дело было так: пошли мы с Дрейком сегодня с утра гулять. Мой умница шел, не дергая за поводок, а подстраиваясь под мой шаг. Переходили мы спокойно от кустика к кустику, получая удовольствие от утренней свежести и пения птичек. Пока все их прелестное щебетание не перекрыла другая птичка. Ворона с луженой глоткой орала где-то впереди и сверху. И не просто орала. Четко и ясно было слышно в ее голосе издевательское: «Ха! Ха! Ха!» Естественно, мне стало интересно, над кем это она там так потешается. И поскольку Дрейку было неважно, куда мы идем, я решила прогуляться на «ангельский голосок», взглянуть, что же там такое происходит.

Так, на голос, мы с Дрейком и дошли до дерева, на котором сидел кот. В общем-то, толстый, матерый, явно домашний котище. Но в данный момент — еще и жалкий, и очень злой. Оттого, что забраться-то на дерево сумел, а вот со спуском возникли проблемы. С котами иногда такое случается. И сидел он теперь, поджав уши, на ветке. А на другой ветке сидела злорадствующая по этому поводу ворона. Глядела на кота почти в упор. Кот из-за этого только что не кипел. Он бы сожрал эту ворону живьем и вместе со всеми перьями, если бы только смог до нее добраться. Но не мог. Ему было страшно, он боялся высоты и летать не умел. Этим ворона и пользовалась, получая удовольствие по полной программе. Как только кот делал попытку пятиться задом к стволу, она раскрывала свой клюв без сыра, и оттуда неслось… нет, не карканье, а гомерический хохот, который и привлек мое внимание. Кот, свирепея, делал шаг в сторону вороны. Больше не смел, храбрость и земное притяжение не позволяли. И тут ворона снова хохотала ему в лицо. До тех пор, пока кот, ощутив под лапами неверное покачивание ветки, снова не начинал отступать. Я немного полюбовалась на это бесплатное представление, а потом решила внести в него свои коррективы. Во-первых, потому, что кота было жалко. Ну а самое главное, потому, что я ворон не люблю. Умные они птицы, тут уж нечего возразить. Но до чего же поганые! Я, во всяком случае, не встречала существ дряннее. Поэтому, не особо раздумывая, я привязала Дрейка к стволу, а сама принялась карабкаться на дерево — благо, одета была соответственно. Вспомнила юные годы. Тут зацепилась, там подтянулась. Ворона ненадолго заткнулась, оценивая меня сверху. Потом, видимо, решила, что я для нее — не помеха, а лишь еще одно развлечение, и снова переключилась на кота, который пока что был ближе. Ну, кот котом, а я тоже потихонечку приближалась, и не так уж плохо у меня получалось, надо сказать. Да и дерево, к счастью, было не из тех, что макушками метут облака. В общем, довольно скоро я уже добралась до нужной ветки. Что, как выяснилось, было гораздо проще, чем оторвать от нее кота. Кот орал дурным голосом, уже не обращая внимания на откровенно потешающуюся ворону, и всеми своими когтями был против расставания с веткой. Настолько, что если бы я на нем повисла, он бы, наверное, и меня удержал. Но все же, путем сложных манипуляций, мне удалось отделить кота от дерева, после чего мы начали спускаться. Как показала практика, кот был прав: подниматься на дерево было проще. Спускаться, наверное, было бы тоже не так сложно, если бы котяра не пытался уцепиться буквально за каждый сантиметр ствола. И еще, если бы я, отправляясь за ним, хоть немного думала головой… Об этом я запоздало спохватилась, когда до земли оставалось всего ничего. Привязанный к стволу Дрейк, болевший за меня, радостно затоптался подо мной, предвкушая встречу. Я легкомысленно привязала его именно к этому стволу, потому что прекрасно знала: Дрейк никогда в жизни не обидит без причины ни одно живое существо, включая котов. Вот только коту я рассказать об этом забыла. А он и не спрашивал. Морально выпотрошенный, измученный телом и душой, котяра, естественно, мечтал сейчас о чем угодно, кроме встречи с собакой. И как только заметил под деревом этот «десерт своих злоключений», так все и произошло. Что именно? Да если бы я знала! Ворона даже каркнуть не успела, как я, сорвавшаяся и исцарапанная, уже валялась на земле под деревом, и Дрейк топтался по мне, участливо заглядывая в лицо, в то время как мерзавца кота будто ветром сдуло. Дрейка в отличие от кота мне пришлось спихивать с себя обеими руками. Потом я поднялась, опираясь на собачью спину. Глаза как будто были на месте, но царапина на лице и на шее горела так, что из них выступали слезы. И бешенство просто душило, так что я едва сдержалась, чтобы не наорать на радостно приплясывающую собаку.