Неужели, по бандитскому разумению, у меня вообще самоуважение отсутствует? Чтобы меня предали и бросили, а я бы продолжала улаживать дела предателя, как будто ничего не случилось? Ну, это уж слишком!

— По их разумению, я думаю, вам могли хорошо заплатить. Настолько хорошо, чтобы вы забыли прошлые обиды. Не забывайте, что дело идет о хищении в крупных масштабах, там речь идет о миллионах. О сотнях миллионов.

Не отвечая, я демонстративно вывернула ему пустые карманы своего халата.

— А им вы не догадались то же самое показать? — спросил он, улыбнувшись. Потом вдруг перевел взгляд мне на грудь и, отчего-то смутившись (сегодня я была в полном комплекте белья, специально проверила!), почти сразу опустил его.

— Вы уж простите за прошлый раз, — попросила я, ощущая, как загораются щеки. — Так тогда получилось, я не нарочно.

— Я не в обиде, — заверил он. Снова улыбнулся, только на этот раз как-то иначе, и согнулся над тарелкой, стараясь мне этого не показывать.

— Угу, — буркнула я. И, тяжело вздохнув, добавила: — Разливайте уже ваше вино. А то рюмки в очередной раз опустели, но душевного спокойствия все еще не наблюдается.

— Ну, так давайте за него и выпьем, — предложил Паров, выполняя мою просьбу.

Допились! До сих пор как вспомню, так дыхание перехватывает, только вот трудно сказать, от чего конкретно. В общем, ассорти из мыслей и чувств, и далеко не однородных, надо сказать. А если быть точнее, то порой и вовсе прямо противоположных. Но жизнь есть жизнь, и не всегда мы в ней делаем то, что следует делать (а иначе, может, и вспомнить в ней было бы нечего). Короче говоря, вначале мы просто беседовали под рюмочку, приговорив котлеты. Потом он подсел поближе. Потом взял меня за руку, выслушивая мои жизненные показания, все более откровенные. Обычно мне это не свойственно, но в этот раз что-то попали в унисон настроение и обстоятельства, приправленные хорошим вином. А потом… Потом он стал меня целовать. Не нагло так, начиная с руки. И я вдруг подумала: а гори оно все синим пламенем! Что я теряю, кроме репутации, до которой и так никому нет дела? Да и есть ли, что терять? Что может быть паршивее, чем репутация брошенной жены? Может, что-то и бывает, но там хоть люди обычно сами в этом виноваты. Меня же просто скинули как ненужный балласт. Не жалея, не спрашивая. Так почему бы мне не ответить неблаговерному той же монетой? Есть ли против этого хоть одна причина? Если и была, то я ее не видела, ни в тот момент, когда сама предложила чужому мужчине разделить со мной постель, ни потом.

Ночь пролетела, конечно, не так, как в фильмах показывают: изощренные забавы всю ночь напролет (кстати, не думаю, что и у артистов на такое в реальной жизни хватило бы сил). Нет, все было прозаичнее и в то же время как-то гораздо нежнее и деликатнее, чем мне доводилось видеть. Почему я все сравниваю именно с фильмами? Да просто потому, что в жизни моей до сегодняшнего дня не было ничего, достойного такого сравнения. Неблаговерного моего, первого и единственного в жизни мужчину, всегда интересовал только он сам, что днем, что ночью. Этот же, совершенно посторонний мужчина, думал не только о себе, но и обо мне тоже, и не в последнюю очередь. И это при всем при том, что я ему даже ужин ни разу не приготовила, не говоря уже о том, чтобы всю жизнь посвятить.

Завтрак, кстати, не приготовила тоже. Николай сам взялся пожарить яичницу с ветчиной, мотивируя это тем, что у него она хорошо получается. Продукты пошли в дело, естественно, тоже те, которые принес он сам.

— Николай, ответь мне на один вопрос, — начала я, еще ночью перейдя на «ты» и отбросив отчество. — Ты только не подумай, что я на что-то там претендую. Нет, я просто хочу знать: ты женат?

— Люд… — Он оглянулся через плечо, стоя над сковородкой. — Ну сама-то включила бы дедукцию. Женат ли человек, способный провести ночь вне дома и таскающий себе на ужин магазинные котлеты?

Этот прозвучавший вместо ответа вопрос показался мне вполне исчерпывающим, так что я не стала больше ни о чем Николая спрашивать. Просто отдала должное поданной мне яичнице, кстати, действительно очень вкусной. А потом мы вместе пошли выгуливать Дрейка. Показалось ли мне или нас действительно с пристальным вниманием разглядывала из окон пара соседок? Плевать! Их пересуды за моей спиной все равно не стоили пережитого мною блаженства и того почти юношеского восторга, который я испытывала сейчас, идя по двору с Николаем под руку. В это утро я опять рождалась заново! Я черпала свою жизнь пригоршнями, как свежую воду из родника, и наслаждалась каждым глотком! Только когда мы проходили мимо старой, разломанной деревянной лавочки, мой восторг слегка поугас.

— Это было здесь? — спросил Николай, заметив на земле пятна крови и ощутив, что я теснее прижалась к нему.

— Да. А вон и доска валяется.

Он кивнул, проходя мимо.

— А ты не хочешь здесь все осмотреть? А то и вызвать экспертов? — удивилась я.

— Зачем? — Он усмехнулся. — Нет смысла проводить дорогостоящую экспертизу, нам ведь даже предъявить этой троице нечего.

— Как это нечего?! А попытка моего похищения?! А еще они мне чуть собаку не зарезали!!!

— Ну, напишешь ты об этом в своем заявлении. А они в ответ накатают свое, в котором заявят, что у них и в мыслях ничего такого не было. Стояли спокойно у кустов темным вечером, и вдруг на них самих напала какая-то сумасшедшая. Избила, изувечила, искусала! И — заметь! — они в отличие от тебя смогут свои слова доказать. Предъявят все свои раны, вместе со следами укуса. А что сможешь ты предъявить, кроме своих слов?

— Да, неувязочка вышла, — я вздохнула. — Так что же теперь делать?

— Искать. Любыми способами найти то, что им от тебя нужно.

— Да нет у меня этого! — простонала я, потому что уже замучили меня на эту тему. — Я не была с бывшим ни в каком сговоре, как, наверное, думают эти бандиты! Я вообще с ним не общалась! Да, он мог что-то спрятать перед своим арестом, но точно не дома, потому что сам факт его прихода для меня не остался бы в тайне, как приход слона в посудную лавку. Скорее, зная его, я вполне могу допустить, что он, перед тем как был арестован, ухитрился потерять что-то важное, потому что сам за своими вещами следить не привык. Но я теперь здесь при чем? Да, при нашей совместной жизни он, в очередной раз что-то посеяв, тотчас же кинулся бы ко мне, чтобы я быстренько отыскала пропажу и решила бы все его проблемы. Но теперь… извините, но это уже была не моя территория и не моя сфера деятельности! Так что я и правда знать ничего не знаю, а бандюганы только время впустую тратят.

— Как знать? Давай-ка подумаем. Ты вчера во время нашей беседы упоминала, что твой бывший предпочитает бумагу электронным письмам. А скажи, он вел какие-нибудь регулярные деловые записи? Или дневник?

— А то как же! — Я криво улыбнулась, вспомнив его набитые исписанными листками карманы. А еще разбросанные по полу этикетки от пива. Не знаю, где мой неблаговерный хранил их до этого, но обнаружили их те, кто потрошил мою квартиру, и не сочли их достойными внимания, просто швырнув на пол, где они и разлетелись веером. Действительно, отклеивают фантики от бутылок и хранят их обычно в подростковом возрасте, а не на пятом десятке лет. А вести дневник на этих фантиках стал бы не каждый подросток даже из тех, кто собирает эти пивные наклейки. Я поначалу тоже хотела их выбросить, но потом мой взгляд зацепился за пару написанных там женских имен, и я решила повременить с выбрасыванием до тех пор, пока не ознакомлюсь с ними поближе: любопытно, знаете ли, стало. — Только это, скорее всего, дневник ловеласа, в котором вряд ли найдется что-то ценное. Ну и потом, с тех пор как мой неблаговерный покинул нашу квартиру, эти записи больше не велись, потому что у него к ним больше доступа не было. Затеял же он свою аферу наверняка уже после ухода. Так что я не думаю, что там встретится хоть что-то по существу.