— Привет, Танька!

Улыбка вмиг спала с лица Татьяны, она испуганно оглянулась и тихо сказала:

— Ты чего кричишь? Какая тебе я Танька? Давай задний ход.

— А какой тебе я Мишка? Мишки-дришки вон в школе сидят да еще на печке сопли на кулак мотают.

— Фу-у! И правду говорит Парфен Тунгусов, с тобой, парень, не соскучишься. А между прочим, я тебя всем в пример ставлю. Понял, нет? Ты ж у меня наипервейший кадр по сельсовету. Стоять на местах! Руки по швам!

Мишка улыбнулся. Ему нравился мальчишеский характер Татьяны Солдаткиной, нравилось и ее грубоватое обращение с односельчанами.

— Счас скажешь: «Стоп, машина! Н-нормальный ход! П-порядочек!» — и попросишь лесу на баню.

— Вот чертушко! Ловко отрегулировал! Ты как дед Яков, сквозь землю видишь.

— Зачем сквозь землю смотреть? У тебя ж в глазах все нарисовано.

— Во! Значит, до зарезу лес нужен! Такая деревня — и без бани, а? Думаешь, нормальный ход?

— Да на кой нужна она, когда в каждом огороде свои бани понастроены?

— Для порядка. Уполномоченные любят попариться. Знаешь, как с меня требуют? Отрегулируем?

— Ладно. Раз требуют…

— А что еще в глазах у меня нарисовано?

Мишка глянул в глаза Татьяне и даже засмеялся. Тут уж и Микенька бы допетрил, о чем думает в сей момент председатель сельского Совета.

— Глядишь ты на мою одежку и думаешь: «Ну до чего же, Мишка, надоел мне твой заячий треух, и когда ты наконец получишь свою лесную форму, особенно фуражку, чтобы заявляться в Совет со всей серьезностью».

— Угадал, разбери тебя леший на запчасти! А ну, еще!

— Хватит. Три раза к ряду и дурак не смеется.

— Нормальный ход. Не сердись на меня, ладно? Одно мы с тобой дело вершим. В одной упряжке. Ты в своем лесном хозяйстве кто? Представитель советской власти, защитник государственных интересов. Понял, нет?

— Да ладно, теть Тань, слышал…

Солдаткина опять испуганно заозиралась и громко зашептала Мишке в лицо, схватив молодого лесника за распахнутые полы его старой фуфайки:

— Стоп, машина! Сдурел, паршивец? Какая тебе я «тетя?» Совсем в лесу одичал? Я еще и замужем-то не была. «Тё-о-тя». Мне двадцать один год. Понял, нет? Если хочешь знать, мне трое уполномоченных предлагают руку и сердце.

— Зачем?

— А за тем. Сватают, значит. Один даже бывший капитан. Правда, левой руки у него нет, зато правая куда как цеплючая.

— Ну и што с того?

— Где твое уважение ко мне? Где твое уважение к моей должности?

— Ты ж сама… — Мишка отодрал от себя ее руки и отступил на шаг. — Все вы мягко стелете…

— Стоп, машина! Задний ход! Да я за тебя кому хошь башку отвинчу.

— Отвинти башку Антипову.

— Антипову не могу.

— Да он же…

— Знаю. Из бывших. И сидел. И сейчас не сахар. Но он мне во-о как нужен! Налоги и заем выколачивает с бабешек за милую душу. Первые по району.

— Тогда Лапухину отвинти башку.

— Лапухину тоже не могу. Мой бывший ухажер. Скажут, мстит Татьяна, что Лапухин на ней не женился.

— Нужен он тебе как прошлогодний снег.

— Не скажи. Красивый мужик, хоть и биография подмочена. На гитаре умеет играть… Глянь! Опять Кузя базлает. Вот кому надо курью башку отвинтить. Всю изгородь сельсоветскую на растопку пустил.

У соседнего сельповского дома на грязном, еще не растаявшем сугробе переминался с ноги на ногу Кузя Бакин и, сложив ладошки рупором, истошно кричал:

— Тимо-о-ня-а!

Между сельповскими домами и школой, перекрыв улицу непролазным морем, разлилась талица. А Кузя без путевой обутки, в каких-то драных калошишках. Вот он и вызывал школьного конюха на подмогу.

— Тимо-о-ня-а!

— Эй! Кузя! — гаркнула Солдаткина. — А ну-ка иди сюда!

Кузя, прижимаясь к заплоту, прошлепал калошами к сельсовету, шаркнул рукавом по мокрому носу и с интересом уставился на Татьяну.

— Чо?

— Чего базлаешь каждое утро? Кругом обойти лень?

— Тимоня обещал меня целу неделю на закорках перевозить. А еще каждый раз сухарь дает.

— Это за што такая честь?

— Я на лето у него гусей пасти подрядился.

— А за што финагента Антипова чуть не угробил?

— Фашист он. Хотел меня задушить.

— Будет городить-то!

— Чтоб мне лопнуть!

— Расскажи.

— Не-е. Мне недосуг, — и Бакин хотел убежать. Но Татьяна схватила его за шиворот и тряхнула.

— Кузя, я ведь и участкового могу позвать.

Кузя громко шмыгнул носом, переглянулся с Мишкой. Тот кивнул: давай, мол, крой голимую правду.

— У мамки спину с простуды прострелило, она и легла на печку погреться. Да уснула. А я на кровати улегся, как фон-барон под ватным одеялом. Чую во сне, как кто-то одеяло с меня тащит и рука костлявая горло мое щупает. Открываю глаза — Антипов надо мной…

— Ну?

— Под подушкой у нас всегда полено осиновое лежит — зто от нечистой силы. Ну, я этим поленом и дал ему по башке. Точно угодил, аж фуражка с кокардой в лоханку булькнула… Мамка со смеху сразу выздоровела.

Смеялась от души и Татьяна.

— Вот так Кузя! Ловко ты звезданул Антипова! В другой раз не ложись на кровать.

— Ага. Побег я. Звонок скоро, а я седни орднер.

— Кто?

— Дежурный.

— Ну, беги… одер, — все еще смеялась Татьяна.

Кузя снял калоши и запрыгал босиком по грязюке через дорогу к школе.

— Крути баранку, — Татьяна протянула Мишке руку. — Так насчет лесу для бани отрегулировали, Михаил Иванович? Теперь о самом главном…

— Да знаю я, Татьяна Сергеевна. Мое дело — указать, где и сколько можно вырубать.

— План-то у них. Мы, наверное, и за двадцать лет столько лесу не перевели. Ты это, почаще туда заглядывай. Хоть у них и свое начальство есть, но хозяева-то здесь мы с тобой. Понял?

— Как не понять. Ладно, пойду.

У церкви Мишка остановился в нерешительности: и в школу надо бы забежать, и работа сегодня уж чересчур серьезная предстоит. Его догнали Юлька Сыромятина и Егорка Анисимов. Вот про кого надо говорить «жених да невеста». Вечно они вместе, хотя без конца ругаются и дерутся как кошка с собакой, а друг без дружки скучают. Прямо смех. Оба плохо учатся, и оба любят поесть. Только Юлька всегда веселая и задиристая, а Егорка больше молчит и со всеми соглашается. У него круглые, часто мигающие глаза и оттопыренные уши, отчего он похож на филина. Его так и дразнят — Филин.