«Вот дьявольщина», — подумал Еннервайн.

На место прибыли еще два члена следственной бригады, с которой он обычно работал. Это были гаупткомиссар Людвиг Штенгеле и комиссар Николь Шваттке. Еннервайн созвал коллег на короткое совещание.

— Давайте поступим следующим образом, — сказал он. — Хёлльайзен и Шваттке остаются здесь, в фойе, опрашивают зрителей и берут у них адреса и телефоны, то есть самый минимум персональных данных. Пожалуйста, не забудьте о гардеробщиках! Задача Штенгеле — организовать оцепление, а Остлер пусть займется прессой, и прежде всего фотографом, шныряющим здесь до сих пор. Все без исключения фото нужно конфисковать. А я попытаюсь найти пианистку.

В следующий момент полицейским пришлось посторониться — мимо них пронесли гроб с «железным человеком». Шум в фойе постепенно утихал. Еннервайн еще раз вернулся в зал, где работали одетые в белое эксперты-криминалисты, собирающие улики, словно китайцы рис. Их головы то выныривали из-за спинок кресел, то снова исчезали. Специалисты изучали следы от обуви, брызги крови и древесные щепки. Рты этих людей прикрывали защитные маски новейшего поколения, но их глаза были открыты, и по ним читалось, что они довольны результатами своей работы. Еннервайн прошел мимо работающих коллег к сцене, поднялся по лесенке и направился за кулисы. Путь в гримерную был отмечен несколькими табличками. Нужная дверь оказалась открытой, и гаупткомиссар осторожно заглянул внутрь.

— Входите, пожалуйста, я уже давно вас поджидаю! — крикнула пианистка, и Еннервайн не без смущения переступил порог гримерной. Он чувствовал себя солдафоном, грубо вторгающимся в мир трепетной, как бабочка, творческой личности, — да еще и со служебным оружием, едва ли не болезненно ощущая его под мышкой. Однако, к великому удивлению полицейского, Пе Файнингер предстала перед ним в джинсах, футболке и поношенных туфлях. Черное концертное платье артистки, переливающееся яркими блестками, уже было упаковано в потертый чехол для одежды, а ядовито-зеленая шляпа лежала рядом, на стуле. Их хозяйка жевала булку с печеночным паштетом, роняя на пол коричневые капли горчицы.

— Здравствуйте, госпожа Файнингер. Я всего лишь хотел спросить: не бросилось ли вам в глаза чего-нибудь необычное?

— Я была всецело поглощена игрой, можете мне поверить. И возлагала на этот концерт большие надежды. Ведь в зале сидели несколько заинтересованных во мне продюсеров, в том числе зарубежных. И публика пришла в такой экстаз, какого только может пожелать себе каждый исполнитель. Открою вам секрет: я даже расстроилась, что этот экстаз был вызван не мной.

— И вы не заметили самого происшествия?

— Нет, я абсолютно ничего не заметила. Софиты освещают сцену так ярко, что разглядеть что-то в зрительном зале практически невозможно.

— На тот случай, если вы все-таки что-нибудь вспомните, вот вам моя визитка.

— Скажите, пожалуйста, сколько продлятся все эти расследования?

— Точно не знаю. Наверное, несколько дней. Госпожа Файнингер, я надеюсь, мы встретимся с вами еще раз, в более благоприятной обстановке.

Они обменялись рукопожатиями.

— Возможно, на моем следующем концерте, господин…

— Еннервайн.

— Что? Вы — тезка браконьера Еннервайна? «Пробита голова, раздробленная челюсть, — пропела музыкант. — Пролил он кровь на твердый камень скал…» Это, случайно, не ваш родственник?

— Ну разумеется. Я последний прямой потомок того самого легендарного Еннервайна.

Оба захохотали. Вообще-то гаупткомиссар терпеть не мог, когда ему в сородичи навязывали «исторического тезку», Георга (Гиргла) Еннервайна, пришедшего в этот мир в 1848-м и трагически погибшего в 1877 году, — однако от такой именитой персоны, как Пе Файнингер, он покорно стерпел эту заезженную шутку.

— Придется мне включить «Песню о браконьере Еннервайне» в свой репертуар, — со смехом пообещала пианистка.

— Серьезно? Даже не верится…

— Даю слово: если вы придете на мой концерт, я сыграю ее для вас в качестве бонуса!

— В таком случае я обязательно куплю билет на ближайший ваш концерт.

Ни тот ни другая еще не знали, что Еннервайн действительно окажется на концерте Пе Файнингер, однако ни до каких бонусов дело так и не дойдет.

Дом Гразеггеров находился на южной окраине курорта. Отсюда открывался беспрепятственный вид на горный хребет Веттерштайн, крутые склоны которого блистали в солнечные дни, как скомканная фольга от шоколада. Всюду, куда ни погляди, взгляд упирался в это величественное творение природы. В таком окружении выросло несколько поколений специалистов похоронного дела, начиная с 1848 года, когда плотник Сильвестр Гразеггер построил тут дом и начал собственное дело. Скромное владение служило одновременно и жильем для семьи, и канцелярией для фирмы. Когда-то здесь имелась еще и небольшая мастерская, где сколачивались гробы, но со временем это звено производственной цепочки было передано сторонним исполнителям. Теперь буковые и дубовые гробы заказывали на Украине, а потом доставляли сюда. Дом располагался на косогоре у подножия горы, а за ним сразу же начинался типичный для Баварии густой хвойный лес. Все венчала горная вершина Крамершпиц. Выше были только Бог — и фён.

Когда Игнац и Урзель заходили на свой участок, стряхивая с зонтов капли дождя, они еще ничего не знали о будоражащих событиях, разыгравшихся в центре городка. Правда, в какой-то момент до них донесся вой автомобильной сирены — эдакое сдавленное, приглушенное та-тю-та-та, однако для местного спортивного рая это было делом обычным. Супруги рассчитывали провести воскресный августовский вечер в тишине и спокойствии, вкусно поужинать — и на время забыть о делах, разве что прослушать записи на автоответчике, ведь у смерти не бывает выходных. Первый из звонивших желал заказать гроб с эксклюзивной внутренней отделкой буковыми филенками. У второго имелись индивидуальные пожелания насчет цветочных композиций в зале прощания. Третий звонок был от кузины Франтишека Говорчовицки — клиентка жаловалась на неграмотность траурного объявления в газете, где был два раза пропущен гачек, значок над чешскими буквами «s» и «с». Что правда, то правда, тут не поспоришь. Последнее, четвертое сообщение на автоответчике оставил Карл Свобода, деловой партнер Гразеггеров из Австрии — если, конечно, здесь уместны слова «деловой» и «партнер» и если Свобода было его настоящим именем. Итак, этот господин сообщил, что появится у Гразеггеров завтра вечером — все как всегда, обычным манером. В то же время не исключено, что он прибудет ночью, может быть, даже поздней, но в любом случае у него найдется чем их удивить. Он даст о себе знать привычным способом, конец сообщения.

Урзель сбросила неудобные туфли, сняла лоденовое пальто и повесила его на крючок. Ее супруг уже хлопотал на террасе, накрывая обильную вечернюю трапезу — гремел деревянными разделочными досками и с аппетитным треском вонзал острый нож в хрустящую хлебную корку. Хозяйка включила радио. На «самой баварской» изо всех баварских радиостанций как раз передавали душевную народную музыку, отлично подходящую к ужину и, к счастью, не имеющую ничего общего с китчевым репертуаром программы «Музикантенштадл». Приемник источал ликующее пение женских коллективов «Девчата из Хербратцедердорфа» и «Обермуггингский квартет», и многочисленные поклонники-радиослушатели ежедневно подпевали им в вечерних сумерках. Супруги Гразеггер были истинными ценителями народной музыки — настоящей, старинной, не каких-нибудь там подражаний и перепевов. Из-за этого над ними неустанно подтрунивали дети. «Почему бы вам не купить новейшую сэраунд-саунд-хай-фай-экстра-ультра-бла-бла-установку, раз уж вы так фанатеете от этих мелодий?» — периодически спрашивал у них сын Филипп. Нет, ехидный отпрыск ничего не смыслил в фольклоре.