окна, пьяницей меня назвала. А я ведь до этого потреблял только по праздникам, и то немного. А тут сразу такая чёрная полоса навалилась, не разгребёшь! С работы вылетел, мать умерла, дочка разошлась.

— Так что Вы там видели? — Напомнил Сакатов ему вопрос.

— Я вам и рассказываю. Возвращаюсь я вечером со станции, меня свояк до деревни довёз на машине. А уже поздно, он в деревню не стал заезжать, развернулся возле въезда, а я пешком дальше пошёл. Смотрю, а над крышей дома Феломены, на самой трубе, чёрный кто-то копошится. Луна яркая, светло от неё, как днём, и всё как на ладони видно. Я встал, смотрю. Сначала думал, что птица какая. Да нет, не похож на птицу, а как будто человек скрюченный сидит, только с хвостом. Я подошёл поближе, а он развернулся, и на меня взглянуло рыло свиное, чёрное. Я аж взмок весь, и двинуться не могу. И говорю так вслух: «Что за чертовщина, свинья на крыше!» А он будто хихикает сидит, или квохчет, не понять. Я крикнул: «Феломена! Феломена!» Думаю, предупредить надо, испугается баба. Она выскакивает из дверей и на меня: «Таскаешься здесь, в окна заглядываешь к женщинам, пьяница! Пожалеешь сто раз, что любопытничал!» Я домой быстрее побежал.

— Ты, сволочь! — крикнула Ира, до этого внимательно слушавшая его — Правильно эта колдовка тебе сказала, всех баб перебрал, и на неё постоянно заглядывался! — И она замахнулась на него ложкой.

— Дура ты, она меня в два раза старше, на старух я ещё не заглядывался! — Он отобрал у неё ложку и оттолкнул её руку.

— Старуха она или нет, тебе лучше знать. Мне Нюрка говорила, как ты под её окнами сидел летом, когда я в Кисловодск ездила! — Ира снова сжала кулак и замахнулась на мужа.

— Да сколько ты можешь мне об этом напоминать!

Мы с Сакатовым переглянулись, поблагодарили хозяев за гостеприимство, и быстро заспешили из дома.

— Любопытно посмотреть фотографии этой Феломены, — засмеялся Сакатов — мне уже интересно, что за красотка она была, если под её окнами караулили мужики. Что, идём к Вере Суриной?

Мы перешли улицу и направились к дому Веры Суриной. Дом её был похож на дом Феломены, как близнец, только окна немного шире. Хозяйка открыла не сразу. Выглядела она заспанной, мы извинились, но она улыбнулась нам и сказала, что ни за что нас не отпустит, раз уж мы пришли.

Мы прошли в её светлый дом, и она усадила нас за стол.

— Мне кажется, — начала я — что Ваш дом похож на дом Феломены. Наверное, один мастер делал?

— Это были дома двух братьев, и они вместе их строили. Между домами был их общий огород. Но потом их потомки огороды уменьшили, лишнее продали, на этих участках новые соседи дома свои построили. — Вера поймала мой удивлённый взгляд и кивнула головой — Да-да, я прихожусь дальней родственнице Феломене. Наши прадеды были родными братьями. Я так понимаю, что у Волковых что-то случилось, раз вы приехали осмотреть дом? — Видя, как я неуверенно кивнула головой, она продолжила — Не бойтесь, я в курсе наших страшных семейных тайн. Так как Феломена умерла, значит, она всё-таки передала кому-то свою ношу.

— Таня, их дочка пропала. — Я рассказала ей, что знаю, и она грустно выслушала меня.

— Начну с того, что моя мама никогда слова плохого про бабку Феломену не говорила. И мне наказывала, чтобы я не слушала, что болтают про неё в деревне. Феломена мне хотела передать свой дар, да я отказалась. Я видела, какой это груз, как тяжело было ей. Это семейное проклятие. Вся её жизнь была за семью замками ото всех.

Она задумалась и отвернулась в окно. Потом она встала, открыла комод, достала старый толстый альбом с фотографиями и начала нам рассказывать историю своей семьи, которая крепко переплелась с историей другой семьи.

В одна тысяча восемьсот семьдесят первом году в семье земского доктора Алексея Канейкина родился первый сын, которого назвали Иваном, а через год ещё один сын, ему дали имя Пётр. Обоих сыновей назвали в честь прославленных русских царей. Отец семейства Канейкин был достаточно многогранной и просвещённой личностью. Он не только был медиком, он ещё знал пять иностранных языков, знал горное дело, химию, и ещё печатался в уездном вестнике, писал про природу и красоту родного края. Жену свою, Вареньку, он взял из обедневшего дворянского рода Горюновых. Жили не богато, но в достатке. Когда старшему сыну Ивану исполнилось десять лет, к ним из Петербурга приехали родственники жены — дядя Пётр Матвеевич Горюнов со своей полусумасшедшей маменькой. Маменька Мелания Агаповна, была родом из Греции, из очень древней греческой династии Бакхиад. Она была статной, красивой, даже в таком преклонном возрасте, а ей тогда было уже семьдесят лет. Глаза у неё были чёрные, как южные ночи, бархатные, глядящие в самую душу. А нрава она была бешенного, если уж что запало ей в голову, то ни за что не уступит. У Петра Матвеевича не было своих детей, и почтенный его возраст, а ему в ту пору было уже за пятьдесят, не позволял надеяться, что наследники у него когда-нибудь появятся. Да и так, поговаривали всякое, что мол, выгнали его из кадетского училища за то, что очень близко уж он подружился с другим курсантом. Но это так, только слухи. А маменьке нужны были внуки, чтобы гордые и высокомерные Бакхиады гордились ими, и вспоминали её, Меланию Агаповну. Одна странность была у Мелании Агаповны. Ночью она всегда закрывала спальню свою на ключ, и никому после захода солнца не разрешалось даже близко приближаться к её дверям. А кто из челяди случайно оказывался возле двери, то рассказывали, будто слышали они тихий разговор не только самой хозяйки, но и ещё кого-то. Кому-то слышались женские голоса, а кому и мужские. Но барыню боялись, поэтому языки здорово не распускали. У барыни была одна особенность — у неё не было мизинца на правой руке. И слух об этом, как она лишилась пальца, был совсем уж неправдоподобным. Будто её покойный муж, который, кстати, не знал меры в питие вина, однажды так достал Меланию своими пьяными разгулами, что она уехала от него в своё имение, чтобы только не видеть и не слышать его. Он, когда в очередной раз пришёл пьяный с компанией приятелей домой, и не увидел там жены, то вскочил на лошадь и поскакал к ней в имение. Прискакал он под