– Кит прав, – извиняющимся тоном произнес Джордж и что-то черканул у себя в записной книжке. – В Англии ваша речь сразу выдаст в вас чужестранку. Я был бы счастлив давать вам уроки красноречия и риторики.

Едва представив Джорджа Чапмена в роли Генри Хиггинса, а себя – Элизой Дулиттл, я с тоской посмотрела на дверь.

– Ей лучше рот свой на замке держать. Втолкуй ей это, Мэтт, – дудел в свою дуду Кит.

– Кто нам действительно нужен, так это смышленая женщина, способная дать Диане толковый совет. Неужели ни у кого из вас не найдется дочери, жены или любовницы, пригодной на такую роль? – спросил Мэтью.

В гостиной стало тихо.

– Что скажешь, Уолтер? – игриво спросил Кит.

Все засмеялись. Казалось, по гостиной пронеслась летняя гроза, разрядив тяжелую обстановку. Даже Мэтью не удержался от смеха.

Под конец этой вспышки веселья в гостиной появился Пьер. Он шел, задевая камыш, разбросанный повсюду, чтобы впитывать влагу и уберегать дом от сырости. В воздухе запахло лавандой и розмарином, пучки которых тоже были разбросаны по полу. Снаружи донесся звон колоколов, возвещающих полдень. Подобно блюду с айвой, сочетание звуков и запахов перенесло меня прямо в Мэдисон.

Прошлое, настоящее и будущее встретились в одной точке. Я представляла время чем-то вроде катушки с медленно разматывающейся ниткой. Но сейчас оно словно остановилось совсем. Окружающий мир замер. У меня перехватило дыхание.

– Диана, что с тобой? – спросил Мэтью, держа меня за локти.

Что-то голубое и янтарное, странное переплетение света и цвета привлекло мое внимание. И это что-то было плотно засунуто в угол гостиной, где не могло быть ничего, кроме пыли и паутины. Заинтригованная, я попыталась двинуться в ту сторону.

– Никак у нее припадок? – спросил Генри, заглядывая через плечо Мэтью.

Колокола утихли, запах лаванды ослаб, а янтарно-голубое видение превратилось в серо-белое и исчезло.

– Простите. Мне показалось, будто я что-то увидела в углу. Скорее всего, просто игра света, – сказала я, прижимая руку к щеке.

– Возможно, на тебя подействовало несовпадение времен, mon couer, – тихо произнес Мэтью. – Я обещал тебе прогулку в парке. Хочешь выйти со мной и освежить голову?

Возможно, я страдала от последствий перемещения во времени. И свежий воздух действительно помог бы мне. Но мы только что появились в этой эпохе. Мэтью вновь встретился с друзьями, которых не видел более четырехсот лет.

– Побудь с друзьями, – твердо сказала я, хотя мои глаза тоскливо поглядывали на окна.

– Они никуда не денутся. Будут себе попивать вино, дожидаясь нашего возвращения, – улыбнулся Мэтью. Он повернулся к Уолтеру. – Хочу показать Диане ее дом и поводить по саду, чтобы запомнила расположение дорожек и не заблудилась.

– Нам с тобой еще надо поговорить, – напомнил ему Уолтер. – О важных делах.

– Дела немного обождут, – кивнул Мэтью и обнял меня за талию.

Мы оставили членов Школы ночи в теплой гостиной и направились к выходу. Том погрузился в чтение, утратив всякий интерес к перипетиям отношений между ведьмами и вампирами. Джордж предался собственным раздумьям, которые торопливо записывал в книжку. Кит пристально смотрел нам вслед. Взгляд Уолтера был настороженным, а глаза Генри – полны симпатии. Выражение лиц и темная одежда придавала им сходство со стайкой хищных воронов. Мне вспомнились слова Шекспира, которые он вскоре скажет об этой удивительной группе.

– Помнишь, как там у него? – тихо спросила я. «Черный есть преисподней цвет»?

Мэтью с грустью посмотрел на меня:

– «Черный есть преисподней цвет. Застенков цвет и школы ночи»[3].

– Правильнее было бы сказать – цвет дружбы, – возразила я.

Я видела, как Мэтью управлял сознанием читателей Бодлианской библиотеки, но никак не ожидала, что он способен влиять на ум таких людей, как Уолтер Рэли и Кит Марло.

– Скажи, Мэтью, есть что-то, чего бы они не сделали для тебя?

– Моли Бога, чтобы мы этого не узнали, – без тени улыбки ответил он.

В понедельник меня с утра отвели в кабинет Мэтью. Он находился между апартаментами Пьера и комнатой поменьше, используемой для хозяйственных нужд. Из окон открывался вид на караульную будку у ворот и Вудстокскую дорогу.

Наши парни – узнав их получше, я решила, что это слово точнее подходит для их определения, нежели величественное Школа ночи, – наши парни собрались в комнате для завтраков, как Мэтью называл это помещение. Попивая вино и эль, они выдумывали красочные подробности для моей предыстории. По заверениям Уолтера, когда плод их совместного творчества окончательно созреет, сия легенда объяснит любопытным жителям Вудстока мое внезапное появление, а также мою странную речь и манеры.

Все, что они сотворили до сих пор, выглядело крайне мелодраматичным. Ничего удивительного, если главными «закройщиками» сюжета выступали местные драматурги Кит и Джордж. Они наворотили и умерших французских родителей, и алчных аристократов, стремящихся поживиться за счет беспомощной сироты (меня), и престарелых распутников, угрожавших моей нравственности. Далее следовало эпическое повествование о моих духовных испытаниях и переходе из католичества в кальвинизм, что привело к добровольному изгнанию. Так я оказалась на берегах протестантской Англии, где несколько лет прожила в ужасающей бедности. Финалом истории была случайная встреча с Мэтью, коренным образом изменившая мою жизнь. Джордж (он и впрямь был когда-то школьным учителем) обещал упрочить в моей памяти все важные моменты этой мелодрамы, но не ранее чем господа драматурги наложат на словесное полотно завершающие мазки.

Я наслаждалась тишиной кабинета, что было редкостью в этом перенаселенном доме Елизаветинской эпохи. Словно капризный, избалованный ребенок, Кит выбирал самые неподходящие моменты, чтобы отвлечь внимание Мэтью от меня. Он то приносил почту, то являлся сообщить, что обед готов, а чаще просто просил у Мэтью помощи в решении какой-нибудь проблемы. Я хорошо понимала Мэтью. Ему хотелось насладиться обществом друзей, которых он уже не увидит.

Сейчас он что-то обсуждал с Уолтером. Я дожидалась его возвращения, вертя в руках записную книжку с чистыми листами. Мэтью оставил ее у себя на столе вместе с мешочками очиненных гусиных перьев и стеклянными пузырьками, полными чернил. Тут же лежали и другие канцелярские принадлежности эпохи: брусок воска для запечатывания писем, тонкий нож для их вскрытия, свеча и серебряный предмет с мелкими отверстиями. Посчитав последний обыкновенной солонкой, я посыпала оттуда на яйца, поданные к завтраку, и очень удивилась, когда на зубах заскрипел мелкий песок.