– Я полюбила твою мать, – сказала Изабель, – хотя она и не пыталась помочь мне в этом.

Тристану нравилось то, как лицо Изабель напрягалось, словно капля росы, которая вот-вот сорвется с места и побежит вниз, когда она собиралась сказать нечто требующее ответа. В такие моменты она чуть поджимала рот, и над ее верхней губой, под едва заметными усиками, возникал ряд маленьких морщинок.

– Это очень мило с твоей стороны, но она не заслуживает нашего с тобой уважения. Она хуже зверя, поскольку у зверей хотя бы есть материнский инстинкт. Птицы высиживают и кормят своих птенцов, а я свою мать интересую не больше ее собственного дерьма.

– Разве я ей не понравилась? Ты видел, как она еле сдержала слезы, когда я подарила ей подсвечник?

– Я этого не заметил, но в хижине довольно темно.

– А кто была та девушка у очага?

– Наверное, моя сестра.

– Ты не знаешь этого наверняка?

– Она просто появилась у нас в доме в один прекрасный день, вот и все.

– Ты когда-нибудь спал с ней?

– Не помню. Пока я не увидел тебя на пляже, женщины не вызывали у меня особых чувств.

– Ты лжешь, Тристан. Наверное, ты спал с ней. Вот почему она не хотела меня кормить. Когда ты впервые переспал с девушкой?

– Это была не девушка, а женщина, которая казалась мне старухой, подруга моей матери. Она заставила меня взять ее и спереди, и сзади. Мне тогда было одиннадцать. Это было ужасно и отвратительно. А мать наблюдала за нами.

– А потом? Потом у тебя были другие, не такие отвратительные?

Он не хотел говорить на эту тему, но в конце концов признался:

– Девушек фавелы легко соблазнить. Они знают, что жизнь их будет короткой, поэтому они щедры и безоглядно смелы.

– Была среди них... такая, кого ты любил больше всех?

Тристан подумал об Эсмеральде, вспомнил ее густые волосы, тонкие темные руки и ноги, ее сумасшедшинку избалованного щенка, который слишком глуп, чтобы запомнить команды, – вспомнил, попытался спрятать ее в закутках своей памяти и сразу почувствовал себя виноватым. Изабель почувствовала, что он что-то скрывает, это задело ее, и как бы в отместку она поведала Тристану о своих девичьих фантазиях про мальчиков, про сыновей знакомых дяди Донашиану и тети Луны, увиденных мельком в противоположном конце столовой или в бассейне под жарким солнцем во время январских каникул в Петрополисе. Тристан заснул, пока она говорила, сцепив коричневые длинные пальцы на коленях, – ладони у него были цвета полированного серебра, а линии, казалось, процарапаны гравером. Проплывающие за окнами вагона просторы покрывала необычайно яркая зелень кофейных деревьев.

Когда они прибыли на вокзал Эстасан-да-Лус в Сан-Паулу, разразилась свирепая гроза – крыши высотных зданий скрылись в тучах, а по улицам понеслись потоки воды. Люди перебегали от подъезда к подъезду, ветер рвал из их рук газеты, которыми они пытались прикрыться от дождя; распространяя запах мокрого стада, они столпились под арками автобусной станции со множеством ажурных чугунных балконов и викторианских колонн. Тристан и Изабель уже почувствовали, что у Сан-Паулу нет границ. Море и горы не стискивали его, как Рио; город был частью плоскогорья, портом на его краю. Скот и кофе из глубины страны текли через этот город, сделав его богатым, бездушным и огромным.

Дождь кончился, тусклый желтый свет заходящего солнца позолотил лужи, клокочущие водосточные канавы, зеленые телефонные будки и газетные киоски с номерами «О Глобу» и «Фолья де Сан-Паулу», которые напоминали на стендах развешенную для просушки одежду. Найдя такси, они велели водителю отвезти их в единственный отель, который Изабель знала в этом городе, в «Отон Палас», где они с отцом десять лет назад останавливались на выходные. Ее мать к тому времени уже умерла, с ними была какая-то стройная женщина, и она вела себя с Изабель слишком ласково – покупала ей конфеты и побрякушки, обнимала ее, как актриса во время проб на роль матери, но явно при этом переигрывала и была слишком молода для этого амплуа. Теперь в том же самом отеле Изабель оказалась слишком молодой для той роли, которую хотела сыграть, – роли замужней женщины. Достопочтенный клерк, стройный молодой человек с большими красными ушами и прилизанными с пробором посередине волосами, посмотрел на нее, потом на Тристана, стоящего перед ним в своей лучшей синей рубашке из хлопка и выцветших шортах, оставлявших открытыми черные стройные ноги, и сказал ей, что свободных номеров нет. Изабель проглотила выступившие было на ее глазах слезы и спросила, куда же им идти. Клерк показался ей вежливым, хотя и пытался держаться с профессиональным высокомерием – он напомнил Изабель одного из двоюродных братьев. Его молочно-голубые глаза с прозрачными, как у поросенка, ресницами мельком глянули по сторонам, и клерк, убедившись, что за ним никто не наблюдает, написал на фирменном бланке «Отон Паласа» название отеля – «Амур» – и его адрес, тихо объяснив, как туда добраться: нужно пересечь Виадуту-ду-Ша, выйти на Авенида-Ипиранга, повернуть направо, а затем пройти по маленьким улочкам со множеством замысловатых поворотов. Он посоветовал идти быстро и не заговаривать с незнакомцами.

В сумерках они увидели мерцающую неоновую вывеску с названием отеля, написанным аккуратным наклонным шрифтом, которому монахини пытались научить Изабель. Однако ее почерк остался округлым и прямым. Отель некогда был усадьбой кофейного плантатора, теперь просторные залы с арочными потолками разделили перегородками и обставили мебелью из синтетических материалов пятидесятых годов. Кровать представляла собой плоский подиум, с картин, развешанных по стенам, пялились большеглазые уличные мальчишки, однако в центре комнаты с потолка свисал вентилятор, который после щелчка выключателем начал лениво вращать четырьмя лопастями; кроме того, в комнате было несколько зеркал в золоченых рамах, шкаф и комод из приятно пахнущего темного дерева. Изабель чувствовала себя настоящей светской дамой, когда, разложив вещи по полкам и ящикам, устроилась на диване, позвонила по телефону и ровным голосом заказала в номер еду и напитки. Клерк отеля, итальянец в рубашке без воротника, дал им комнату без всяких проволочек. Правда, мулат-коридорный, который относил спортивную сумку и рюкзак в номер, нахально тряс пригоршней, пока ему не добавили его чаевых, и только после этого, закрыв за собой дверь, смачно сплюнул на пол. Однако со временем персонал отеля полюбил их. Немногие постояльцы задерживались здесь больше, чем на час или два. В отеле был маленький дворик с разросшейся до невероятных размеров лианой, и теперь в ее тени на потертой деревянной скамейке, где когда-то отдыхали старый плантатор со своей женой, пили кофе после прогулок по магазинам Тристан и Изабель.

Пачка крузейро стремительно обесценивалась, и им казалось разумным побыстрее истратить ее. Они отправлялись на Авенида-Паулиста и Руа-Аугуста и покупали одежду, пригодную для городской жизни. Они обедали в ресторанах, где за столиками парами сидели элегантные дамы и пили коктейли, умудряясь не испачкать носы о кусочки фруктов, нанизанных на края высоких бокалов. Под белыми столиками виднелись их длинные ноги в шелестящих шелковых колготках, открытые до бедер новомодными мини-юбками. Вокруг них, являя собой наглядную демонстрацию экономического чуда, сотворенного правительством генералов, росли небоскребы из стекла и бетона. После завтрака они занимались любовью, затем вместе принимали душ, что частенько снова заканчивалось постелью, а после выходили на маленький балкончик навстречу головокружительной пропасти под их ногами, наполненной сверкающей мозаикой уличного шума и бетонных джунглей, все еще мокрых пятен после ночного дождя. Безымянные просторы Сан-Паулу казались им огромным, застывшим от нетерпения зрительным залом с громко аплодирующей публикой. Изабель ощущала себя совершенно новым существом, этакой героиней оперного представления, бахвалящейся своей женской природой.