с Горацием и чесал ему шею под клювом. Гораций блаженно щурился, глядя в потолок. Обернувшись к Лотти, папа радостно улыбнулся, и ее сердце подпрыгнуло от восторга, как это бывало, когда Софи с разбегу забиралась к ней на руки после долгой разлуки (а полдня в школе – это очень-очень долго). Лотти тоже улыбнулась папе, вспомнив о бабочках.

– В школе все хорошо? – спросил папа немного смущенно, и Лотти кивнула.

– В школе все было бы намного лучше, если бы Лотти научилась грамотно писать, – пробормотал Гораций. – Впрочем, ты тоже не дружишь с правописанием, так что, наверное, от твоей дочери вряд ли можно ждать орфографических подвигов.

Лотти опять улыбнулась папе.

– Ты что-нибудь вспомнил? – с надеждой спросила она.

– Почти ничего. Но я, кажется, знаю, где лежат корма для животных и всякие ингредиенты в мастерской Джека. Как будто руки помнят, хотя голова все забыла. Но я обязательно вспомню. – папа очень старался ее подбодрить, и Лотти вдруг стало неловко и даже немножечко стыдно за себя. Это ей надо пытаться его подбодрить, а не наоборот. Она заглянула под прилавок, проверяя, спит ли Софи на своей бархатной подушке. Такса сладко зевнула и потянулась, заранее зная, о чем Лотти хочет ее попросить.

– Хорошо, Лотти. Ладно. Но больше так никогда не делай. Это невежливо – будить людей – и собак! – потому что тебе что-то нужно. Надеюсь, у него есть шоколад.

Лотти уже успела взять Софи на руки, но та решительно вырвалась, спрыгнула на прилавок, подошла к Лоттиному папе, встала на задние лапы и положила передние ему на плечо.

Гораций раздраженно щелкнул клювом, и Софи шикнула на него:

– Тсс! Мне надо сосредоточиться.

Лотти села за прилавок, положила подбородок на руки и закрыла глаза. Она чувствовала, как Софи вновь проникает в ее воспоминания и сплетает их с воспоминаниями папы.

Вот она – крошечная малышка с непослушными черными кудряшками – бежит сквозь облако разноцветных бабочек. Лотти на секунду открыла глаза и посмотрела на папу. Он сидел, широко распахнув глаза, потрясенный и в то же время неимоверно счастливый. Лотти снова закрыла глаза. Она увидела все, что хотела увидеть.

Ощущение было такое, как будто смотришь любимый фильм. Воспоминание сделалось таким ярким, таким живым. Малышка Лотти, одетая в платье из трепещущих бабочек.

«Жалко, что Изабель этого не увидит…»

Лотти резко вскинула голову. Это была не ее мысль!

Она посмотрела на папу. Кажется, он даже и не заметил, что эта мысль никак не могла появиться из Лоттиных воспоминаний. Так думал он сам, глядя на дочь, призывавшую бабочек своим волшебством, и жалея, что этой радостью нельзя поделиться с женой – настолько далекой от магии, насколько это вообще возможно.

Софи победно взглянула на Лотти. «Вот видишь. Мы вернем ему память, – пообещала она. – Может, не сразу, но он все вспомнит».

* * *

В кои-то веки Лотти уселась делать уроки сразу, как только поднялась к себе. Ей надо было хоть чем-то себя занять в ожидании маминого звонка, потому что после маминого звонка, если не сложится разговор, у нее вряд ли будет настроение решать примеры. Лотти взяла с собой в комнату беспроводной телефон и теперь то и дело с тревогой поглядывала на него. Что скажет ей мама?

Телефон зазвонил, когда Лотти пыталась решить по-настоящему трудный пример с дробями. Зазвонил так громко, что она дернулась от неожиданности и сбросила телефон на пол.

Софи, дремавшая на Лоттиной кровати, открыла глаза и сердито зарычала.

– Тише, Софи, – шикнула на нее Лотти, поднимая телефон с пола. – Это, наверное, мама звонит. Я ничего не услышу, если ты будешь рычать.

Софи широко распахнула глаза, быстро слезла с кровати, подбежала к Лотти и требовательно уставилась на нее снизу вверх, явно намекая, что ее надо взять на руки.

– Привет, мам. – Лотти очень старалась, чтобы ее голос звучал бодро и весело – но она столько раз мысленно репетировала этот разговор с мамой, и он никогда не заканчивался хорошо.

– Лотти! Я поговорила с начальницей и сказала, что больше не буду работать во Франции. Она все поняла. Сказала, они и так задержали меня сверх положенного. Ведь вначале мы договаривались, что я поеду в Париж только на месяц. Я возвращаюсь через две недели. Правда здорово, Лотти?!

– Да! – ответила Лотти и сама поняла, что ее «да» прозвучало как-то фальшиво.

– Что с тобой, Лотти? – Кажется, мама обиделась. – Я думала, ты будешь рада.

– Да, мам, я рада. Просто…

– Что?

– Когда ты вернешься, мы снова будем жить в Лондоне? – прошептала Лотти, еще крепче прижав к себе Софи.

Конечно, Лотти не видела маму, но она поняла, что мама кивнула.

– Наверное, не прямо сразу. Ты же знаешь, что я сдала нашу квартиру. Но я сегодня же позвоню в агентство, и они скажут жильцам, что в течение месяца квартиру надо освободить. Я уверена, что твой дядя разрешит мне пожить у него пару недель, а потом мы вернемся в Лондон. Да, Лотти?

– Я не хочу возвращаться в Лондон! – выпалила Лотти на одном дыхании. Ей было очень непросто сказать это маме.

Мама долго молчала. Лотти слышала только какое-то странное жужжание в трубке, от которого у нее разболелось ухо.

– Но Лотти… Ты же знала, что едешь в Нитербридж совсем ненадолго, – наконец сказала мама. – Разве ты не хочешь вернуться домой? Забрать наши вещи со склада? Увидеться со своими подружками?

Лотти чуть не расплакалась, но все же сумела сдержаться. Ей не хотелось, чтобы мама подумала, что ее дочка капризная плакса.

– Да, мы так и хотели, но ты задержалась в Париже гораздо дольше, чем говорила вначале, мам. Мне здесь нравится. Нравится школа. И я подружилась с Руби. Она моя самая-самая лучшая подруга. – Это было почти правдой. Не то чтобы Лотти так уж нравилась новая школа, но она ее все-таки не ненавидела. И Руби и вправду была ее лучшей подругой. – Мне нравится жить в дядином магазине, мам. И теперь у меня есть Софи. – Софи уткнулась холодным носом Лотти в плечо. «Давно пора!» – Это моя собака, мам. А ты сама говорила, что в Лондоне, в нашей квартире, нельзя держать никаких животных. Я не смогу взять с собой Софи. А ты не сможешь взять Барни, – добавила Лотти. В свой последний приезд мама буквально влюбилась в кролика, и Лотти подумала, что это будет весомый аргумент в пользу того, чтобы остаться в Нитербридже.

Мама опять долго молчала, а потом как-то беспомощно проговорила:

– Лотти, я