На самом деле все совсем не просто, а совершенно наоборот!

Все запутанно, и постепенно запутывается сильней и сильней.

Надо вернуться домой. Надо обшарить мусорный ящик. Может быть, бумажки найдутся — и Зойка сможет разгадать смысл рисунков и слов? Вдруг это ключ… ключ к чему-то, к какой-то тайне?

Но мама говорила, что мусорные ящики ночью кто-то вымыл. Или даже вылизал! И весь мусор исчез.

Как нарочно…

Значит, Зойка ничего не найдет. Остается надеяться на свою память.

На память жаловаться ей пока еще не приходилось, особенно на зрительную. Стоило посмотреть на страницу учебника, как та впечатывалась в сознание. Поэтому сейчас почти без всякого напряжения Зойка вспомнила рисунок, который был запрятан в медальоне. Это было изображение кошки с глупой усатой рожей, лапами-ластами и лошадиными ногами, которые оканчивались щупальцами, как у медузы.

Но если в этом рисунке и крылся какой-то смысл, Зойка не могла его найти. Может, в странных словах он отыщется?

Что там было понаписано-то?.. Волк ест шалаш руками… нет, волк ест руками шалаш… И что-то еще, такая же абракадабра, только все было написано в столбик.

Так, поняла Зойка, нужно попытаться точно вспомнить каждое слово, и не просто вспомнить, а записать.

Ее разбирало такое нетерпение, что, казалось, просто невозможно ждать, пока она дойдет до дома и займется решением этой задачки.

Зойка огляделась… Вот повезло! Около подоконника, под батареей, валялась шариковая ручка! А на чем писать? В карманах ни клочка бумажки, даже одноразового платочка не нашлось.

Оглядев пустой коридор травмпункта, Зойка на цыпочках дошла до кабинета Страхова и, чуть дыша, осторожненько оторвала край листка, который был прикноплен к плакату, призывающему переходить улицу только на зеленый свет.

Ей удалось оторвать полоску бумаги очень аккуратно, так что последняя строчка «Ты будешь счастлив, человек!» осталась нетронутой.

Зойка очень этому порадовалась. Может, ценный совет кому-нибудь пригодится!

Потом она положила листок на подоконник и, снова мобилизовав свою знаменитую память, написала в столбик — точно так, как было в записках Кости Константинова:

Волк

Ест

Руками

Шалаш

Икая

Ничто

Абракадабра

Яблоко

Радуется

Охая

Стул

Тряся

Искоса

Да, это вам не лев, который получает 2 по французскому в гнезде воробья! Зойка снова и снова читала и перечитывала эти слова, сверху вниз и снизу вверх, переворачивала листок…

Эти нелепые слова были чем-то объединены. Но чем?!

Волк

Ест

Руками

Шалаш…

Почему волк, почему ест, почему руками, почему шалаш?! Почему потом появляется яблоко, которое радуется?!

Внезапно до нее дошло… Ни волк, ни шалаш, ни яблоко, ни вообще вся абракадабра сама по себе не имеет смысла. Зато имеют смысл первые буквы этих слов!

Если прочитать только первые буквы сверху вниз, получается — ВЕРШИНАЯРОСТИ. Нет, это два слова — ВЕРШИНА ЯРОСТИ.

— Вершина ярости?! — изумленно повторила Зойка.

Она по-прежнему ничего не понимала. Если и нашелся ключ, то где висит замок, который он должен открыть?

— Вершина ярости… — снова произнесла Зойка.

— Так, — внезапно каркнул над ее ухом ворон. — Пор-ртим казенное имущество?!

Зойка резко обернулась.

Какой ворон? Это никакой не ворон! Это доктор Страхов в своей зеленой робе замер за ее спиной, покачивается с носка на пятку, так и сверля Зойку взглядом. Из его глаз снова выдвигаются червяки с мягкими красными пастями и тянутся к ней!

Зойка тряхнула головой, пытаясь прогнать наваждение, и увидела, что из соседнего кабинета медленно выходит мамаша Страхова. В руках она держала связку бинтов. Сырой, гипсовый, земляной запах залепил Зойкины ноздри и вполз в горло. Она стала задыхаться.

— У ярости вершины лопнули все шины! — раздался чей-то очаровательный, мелодичный, мурлыкающий голос, и Зойка увидела ту самую золотоволосую красавицу с изумрудными глазами из рентгеновского кабинета.

Она по-прежнему улыбалась своим рубиновым ротиком и показывала жемчужные зубки. Только теперь эта улыбка напоминала жуткий оскал черепа!

Оскал становился все шире и шире, во все лицо. Зойка остолбенело глазела, как кожа на прекрасном лице лопнула, по ней поползли трещины, и вот кожа начала расползаться в разные стороны, а потом и вовсе свалилась клочьями с головы бывшей красавицы, обнажив… глупо улыбающуюся кошачью морду с закрученными усищами!

Стройная фигура тоже меняла очертания. Вместо беломраморных ножек появились неуклюжие лапы-ласты, бедра расползлись вширь, а из них начали появляться лошадиные ноги, у которых вместо копыт извивались тонкие-претонкие щупальца, похожие на бахрому медузы.

Щупальца путались между собой, и не было им числа!

Зойка хотела закричать, но не смогла. Она совершенно оцепенела от ужаса.

Хотя бояться, конечно, стыдно…

И вдруг что-то отвратительно-мокрое коснулось ее пальцев. Это были гипсовые бинты, связку которых бросила на пол мамаша Страхова. Бинты пытались распутаться, поднимались над полом, стремились к Зойке, готовясь стиснуть ее своими шершаво-мокрыми, мгновенно каменеющими кольцами, сдавить до смерти. Они так спешили убить ее, что пританцовывали, точно змеи под дудочку заклинателя… Зойка видела таких змей в каком-то фильме…

Эта насквозь обыденная мысль — о фильме! — словно бы выдернула ее из оцепенения.

Зойка отдернула руку — и гипсовый бинт звучно шмякнулся наземь. Он тотчас растерянно завозился, пытаясь подняться. Это было смешно, но Зойке было не до смеха.

— Стой! — закаркали, завизжали, замяукали на разные голоса Страхов, его мамаша и кошка с медузьей бахромой, но Зойка их не послушалась.

А кто бы на ее месте послушался? Кто бы не бросился наутек с такой скоростью, словно за ним черти гнались?

Только эта компания казалась Зойке гораздо хуже всех на свете чертей!

«Жуткари!» — словно бы раздался в голове чей-то насмерть перепуганный крик, и Зойка поняла, что это крик ее собственных насмерть перепуганных мыслей.

Ну да, бояться стыдно, однако пора не стыдиться, а спасаться!

Зойка свернула в боковой коридор и почти сразу оказалась у лестницы. Скатилась по ней — и увидела, что «электрик Петров» все еще стоит на шаткой стремянке в своих шлепках-вьетнамках и возится с лампочкой. Зойка хотела обежать стремянку, но что-то грозно вжикнуло сбоку — словно пуля, только это была не пуля, а пчела!