Он глянул вслед сорвавшемуся с места Хорс-ту, тяжело вздохнул и покачал убито головой — и хорошо бы ты, сынок, забыл мою брехню про Шангриллу, чего только не наплетешь с пьяных-то глаз…

Две недели промаялся Андрон в больничке, однако закосить удалось лишь весенний призыв. В ноябре цепкие лапы военкомата взялись за него мертвой хваткой.

Андрон решил — надо сдаваться. Сам, порезав голову, обрился наголо, одел чего похуже, взял харчи и, категорически запретив провожать себя, поехал зайцем служить отечеству.

Около военкомата жизнь кипела ключом. Шумно волновалось людское море, хмельное, разношерстное, похожее на стадо. Кто-то песни орал и гитару терзал, кто-то лихо выламывался в плясе, только за бесшабашностью и куражом угадывался мрак тоскливой безысходности. Молодцевато стучали каблуки, с сорокоградусной удалью звенели стаканы, женщины, всхлипывая, пускали слезу, что-то говорили дрожащими губами. А над толпой, над людскими головами, метался командирский, усиленный мегафоном голос:

— Первая команда! Кругом! По автобусам!

Никакой интонации, никакого выражения — сталь, сталь, сталь.

«Ну базар-вокзал. Словно баранов на убой», — Андрон прерывисто вздохнул, сплюнул и вдруг увидел мать — Варвара Ардальоновна, стоя у стены, тихо плакала и, не отрываясь, вглядывалась в толпу.

«Эх, мама, мама», — Андрон смешался с толпой, нашел свою команду, забился в автобус, в горле у него залип горький отвратительный ком.

Потом тронулись. Автобусы колонной потянулись по Стачек, у станции метро повернули к Обводному и набережной, мимо объединения «Красный треугольник» — оно же «гондонная фабрика» — направились к Балтийскому вокзалу. Однако проехали и его, и Варшавский, остановились у храма Воскресения Христа, перепрофилированный еще давно в Дворец культуры имени Карла Маркса. Здесь призывников построили во дворе, тщательно пересчитали и приказали выложить из вещмешков все хрупкое и бьющееся. Кто достал флакон одеколона, кто термос с чаем, кто банку из-под майонеза с домашним винегретом. Следующий приказ был таков — поднять скарб над головой и бросить наземь. Сразу хрустнуло, звякнуло, кое у кого на глазах выступили слезы. В воздухе густо запахло водкой.

После предварительной проверки на вшивость призывников загнали в кинозал. На сцене суетились военные, командовали, нервничали, орали, тасовали людские судьбы бездумно, словно колоду карт. Тут же неподалеку орудовал цирюльник, стриг всех на один манер. Под героя-конника Котовского, наголо.

Наконец очередь дошла и до Андрона. На сцену вышел капитан в фуражечке с малиновым околышем, быстро отобрал по списку двоих и, кашлянув, выкрикнул напоследок:

— Милентьев! Милентьев! Эй, Милентьев! Никакого ответа.

— Что за черт. — Капитан выругался, спустился со сцены и медленно, как бы соображая, что к чему, двинулся по боковому проходу. — Недокомплект, бля, недокомплект.

Среди пьяной суеты он поймал мгновенный взгляд Андрона — трезвый, оценивающий, полный скуки и насмешливого интереса — и поманил его к себе:

— А ну-ка дыхни! Фамилия! Куда приписан?

— Призывник Лапин. — Андрон дыхнул, вытянулся, как учили, по стойке «смирно». — Определен в мотострелки, товарищ капитан. Образование среднее, комсомольский стаж три года.

— Три года комсомольский стаж? — щербато обрадовался капитан и, не сомневаясь более, решительно махнул рукой. — За мной! Как говоришь, фамилия-то? Лапин? Будешь третьим…

Будущность Андрона определилась — вместе с товарищами по несчастью он был посажен в фургон, и пассажирский «сто тридцатый» ЗИЛ весело помчался по осенним улицам. Все хорошо, только был он мерзких желто-голубых тонов, с отвратительной паскудной надписью «Милиция» по борту…

Дружба, как известно, начинается с улыбки, театр с вешалки, военная служба с бани.

— Хорош там плескаться. — Командный голос перекрыл журчание струй, в нем слышалось тупое раздражение. — Вас еще не е…ли, не хрен подмываться!

Андрон хмуро покосился на старшину, тяжело вздохнул и принялся одеваться: подштанники простые с начесом, бриджи хэбэ, портянки, сапоги. Исподнее было скукожившееся, с негодными, изъеденными щелоком пуговицами, штаны — великоватыми, мешком, зато обувка впечатляла — добротная, юфтевая, в такой и офицеру ходить не стыдно.

«Ну и влип я», — Андрон не сразу поладил с гимнастеркой, надел короткий бушлат, перепоясавшись ремнем, нахлобучил мутоновую, сразу видно, не солдатскую шапку. Петлицы что на гимнастерке, что на бушлате были самые что ни на есть милицейские.

Да, неисповедимы пути Господни. Любимое отечество направило Андрона служить в СМЧМ — специальные моторизованные части милиции, что-то среднее между придворной гвардией, опричниной и бандой распоясавшихся хулиганов. Большая честь. И немалая ответственность — ментовать два года и не замараться. Целая наука…

Этим же вечером Андрон сотоварищи был этапирован в Васкелово в учебный центр. Первая ночь в войсках прошла без радости — щелястая казарма, сырые простыни, гороховое пюре, решительно не желающее приживаться в желудке. Утром было не лучше — скоропалительный подъем, выматывающее физо, филигранная заправка коек — лишь потом умывание и перловка на завтрак. Затем, чтобы жизнь медом не казалась, забег километров на шесть… После обеда, отвратительного на вкус и невыносимого на запах, всех экстренно погнали на плац:

— Становись! Равняйсь! Смир-рна!

Это прибыл командир учебной роты легендарный капитан Бабенко, кривоногий, желчный, пoхожий на невыгуляного пинчера. С собой он приволок свору молодых сержантов, не далее как сегодня приехавших из Москвы, — злобных, зеленых, ужравшихся ночью в поезде по случаю завершения учебы.

— Тэк, ребятко, — ласково изрек капитан Бабенко и широко, по-отечески, улыбнулся, — что ж вы стоите, ребятко, криво, як бык поссав? Ну ничего, вы у меня, ребятко, будете стоять по струночке, тонкими, звонкими и прозрачными.

И, сразу перестав улыбаться, он рявкнул:

— Товарищи сержанты, вам понятно? Чтобы были тонкими, звонкими и прозрачными. Е…ать, е…ать и е…ать!

Говорят, хохол без лычек, как х… без яичек. А тут не сержант — капитан…

И началось — в хвост и в гриву. Борьба с неуставными трусами и носками, кроссы, турник, физо, «полоска», лежание на брюхе с незаряженным автоматом. Удерживание табуретки на вытянутой руке — для имитации стрельбы из пистолета; подъем, отбой — сорок пять секунд; набивка «уголка» на одеяле; приемы боевого самбо, уставы, бля, уставы, бля, уставы.

В конце недели, вечером, после ужина, Андрона вызвал замкомвзвода, щекастый псковский паренек сержант Скобкин.

— Сынок, доверяю тебе свое хэбэ. Выстирать, высушить, отпарить! Действуй, время пошло. Кругом!