Восхищаясь образом «безжалостного агрессивного и победоносного» Клемансо[108] и перенимая у него секреты успеха, Черчилль остается верен своему убеждению: не приведи Господь вновь разразиться мировой войне. «Перед началом войны следует сказать себе: „Я силен, но и противник тоже“, – развивает он эту мысль в эссе про Клемансо. – Когда война идет, следует сказать себе: „Я измотан, но и противник тоже “. Но практически невозможно угадать, какая из этих фраз верна в этот момент»[109]. Поэтому, чтобы не озадачивать себя утомительной дилеммой, Черчилль предлагает избегать решения внешнеполитических проблем военным путем, но если суверенитет страны поставлен под вопрос – сражайтесь за свою страну до последнего вздоха.

Одновременно с анализом масштабных проблем войны и мира в эссе Черчилля встречаются и другие актуальные наблюдения. Взять, например, диалог с Дэвидом Ллойд Джорджем в начале и описание встречи с Клемансо дальше. Черчилль рисует контрастные образы двух премьеров. Один – в постели, получающий информацию из кипы официальных отчетов, которыми завалена вся спальня и которые содержат лишь обработанную, как правило, усеченную, нередко устаревшую, а порой и противоречивую информацию. Другой – лично объезжающий фронт, беседующий с военачальниками и получающий информацию из первых уст, подбадривающий бойцов своим присутствием.

Аналогично Ллойд Джорджу, Черчилль нередко знакомился с отчетами в первой половине дня, не вылезая из постели, но метод Клемансо с прямым доступом к информации ему был ближе. И тот контраст, который Черчилль создает между двумя политиками, более чем нагляден и показателен. Если Тигр предстает энергичным главой правительства, владеющим всей необходимой информацией, то Ллойд Джордж завален таким объемом письменных донесений и формализованных отчетов[110], что для прояснения ситуации вынужден просить своего подчиненного отправиться во Францию и доложить об обстановке.

Это было в характере Черчилля: не лениться прибыть на место событий и лично разобраться, в чем дело. Возглавляя Адмиралтейство в течение трех лет, восемь месяцев он проведет на борту яхты «Чародейка», объезжая многочисленные военно-морские базы, доки и верфи. Черчилля часто можно было видеть на фронте в годы Первой мировой войны, он неоднократно посещал Ближний Восток во время руководства Министерством по делам колоний, он снова начал инспектировать военно-морские объекты, когда вернулся в Адмиралтейство в 1939-м, а в годы премьерства стал одним из самых путешествующих государственных деятелей такого уровня времен Второй мировой.

Отдельное внимание привлекают заметки Черчилля относительно предвоенной карьеры Клемансо. Он очень колоритно изображает французский парламент конца XIX и начала XX века с его «суматошной, яростной, ядовитой жизнью, которая протекает в атмосфере сменяющих друг друга скандалов, мошенничеств, разоблачений, лжесвидетельств, подлогов, убийств, заговоров, интриг, личных амбиций, отмщений, жульничества и надувательства». И хотя это было «ужасное собрание, слегка цивилизованное, набитое взрывчаткой и напичканное электрическими проводами под напряжением», Черчиллю импонировало наличие в нем простора для актерской пантомимы. Он изображал депутатов как актеров на сцене национальной и мировой политики, указывая, что эти «актеры были людьми высокого таланта, людьми умными и красноречивыми, людьми с репутацией и властью, людьми, проповедующими благородные чувства, людьми, которые жили на глазах общественности, управляя армиями, дипломатами и финансами»[111].

На примере Клемансо Черчилль лишний раз убедился в правильности своей точки зрения, что обитателям политического олимпа присущ актерский талант, который является необходимой составляющей политического успеха. Сумевший раскрыть в себе актерские способности может многого добиться. Причем речь здесь идет не о лицедействе и притворстве, а о способностях управлять своими эмоциями, достигая в общении и поведении максимальной убедительности. Лучше всего это проявляется в главном оружии политика, к которому так часто обращался Клемансо и который с успехом использовал сам Черчилль, – публичных выступлениях. Рисуя портрет французского премьера, Черчилль не мог не раскрыть и эту составляющую его образа. «Он переходил от одного края трибуны к другому и бросал резкие, как музыкальное стаккато, предложения, так, как будто эти мысли только что пришли ему в голову. Он напоминал разгуливающего по клетке взад и вперед зверя, который рычит и пожирает публику глазами. С рычанием и ворчанием этот свирепый, старый бесстрашный хищник вышел на охоту»[112]. Читая эти строки, как и другие, о том, что критическое положение не требовало для объяснения ситуации «языковых изысков, красноречия и аргументов», невольно вспоминаются слова коллеги Черчилля Джона Морли (1838–1923), которые тот часто любил повторять: «В выступлении задействованы три составляющие: кто говорит, как говорит и что говорит, причем последнее значит меньше всего»[113].

Но управление эмоциями лишь одна сторона ораторского искусства. В большинстве случаев умения держаться на публике недостаточно – важную роль играет и красноречие. Клемансо прекрасно владел словом, чем заслужил дополнительное уважение Черчилля. Анализируя поступки французского премьера, Черчилль не мог не перекладывать историю Клемансо на собственную жизнь 1930-х годов, когда после отставки с поста министра финансов его впереди ожидало десятилетие политических разочарований и тяжело переносимого безвластия. Поистине автобиографичными выглядят следующие строки, которыми Черчилль описывает жизнь Тигра в аналогичный период: «Исключенный из парламента, он потерял трибуну для обращения к стране. Ничего страшного. У него было другое оружие: перо. Он писал, чтобы есть и пить, защищая свою жизнь и честь. И то, что он писал, читалось повсеместно. Та к он выжил. И не просто выжил, а восстановил позиции; не просто восстановил позиции, но повел наступление; не просто повел наступление, а добился победы»[114].

Фактически, в этом небольшом фрагменте Черчилль описал и предсказал свою судьбу в 1930-х и 1940-х годах. Предсказал он и другое. Возведенный на вершину власти, чтобы спасти отечество, Клемансо, этот «суровый, властный человек с мировым авторитетом», был отправлен в отставку после того, как победа была одержана[115]. Аналогичная судьба постигнет и самого Черчилля в 1945 году. А пока, за пятнадцать лет до своей отставки, он напишет, что «Франция оказалась неблагодарной на взгляд иностранца, отшвырнув Клемансо в сторону». «Президентом был назначен другой человек, милый, но посредственный[116], а Тигр отправился домой. Гордый, как Люцифер, он завернул себя в тогу бессмертной славы и огромного уважения»[117]. Черчиллю тоже предстоит пройти через это испытание. Но он не удалится на покой, а в какой уже раз найдет спасение в литературном труде, готовя себе плацдарм для возвращения в большую политику.