Господин Сен-Мар, прежде чем стать комендантом нескольких тюрем, где сидели важнейшие государственные преступники, начал свою карьеру мушкетером, служившим в роте мушкетеров под началом Шарля де Бац Кастельмора, прославленного Дюма в «Трех мушкетерах» под именем д’Артаньяна.

Именно ему, бывшему мушкетеру Сен-Мару, был поручен загадочный узник. В течение трех десятков лет Сен-Мар неотлучно находился при нем, перевозя таинственного узника в новые и новые тюрьмы и неизменно становясь начальником тюрьмы, куда он доставлял несчастного. Именно Сен-Мар, стороживший узника днем и ночью, по каким-то причинам придумал надеть на него злосчастную маску. Как я уже говорил, маска никогда не была железной. Она была из нежнейшего тонкого черного бархата и крепилась на лице особыми застежками, открывавшимися перед едой. Вскоре после смерти таинственного узника отправился к Господу и Сен-Мар.

Итак, граф встретился с сыном Сен-Мара. Но оказалось, он не знает ничего, хотя много раз пытался выведать тайну.

Отец никогда не разрешал ни ему, ни его сестре посещать камеру, где сидел таинственный узник.

Самого узника он увидел лишь однажды, в Бастилии, когда по просьбе матери должен был что-то передать отцу. Он ждал отца за дверью камеры, где сидел узник. Отец вышел, и на мгновение через открытую дверь он увидел сидевшего за столом человека. Человек был в черной маске, закрывавшей все лицо… Отец сурово прерывал всякие расспросы об узнике. Даже будучи на смертном одре, Сен-Мар остался неумолим. Несмотря на мольбы сына, он не открыл тайну. Он лишь сказал: «Клятва на Библии, которую я дал своему королю, священна».

Единственное, что узнал граф Сен-Жермен после разговора с сыном Сен-Мара, – место, где похоронили узника. Это была церковь Сен-Пол.

Граф отправился к церкви. Он провел у могилы целый день.

В его «Записках» об этом сказано очень кратко. Однако много позже граф сделал интересную запись. Он пишет, что «покойники долгое время продолжают «жить», точнее, живет их сознание (если употреблять наши примитивные земные понятия), несмотря на непрекращающийся процесс разложения тела. Причем у тех людей, которые не приготовились к смерти, чья жизнь была прервана насильственно и внезапно, эта «жизнь во гробе» протекает достаточно долгое время… В своем сознании они продолжают жить и даже исполнять то, что прервало убийство». Какое отношение имеет эта запись графа к его посещению могилы, мы можем только догадываться. Но достоверно известно лишь одно: вернувшись с кладбища, граф затворился в своем доме у Люксембургского дворца. – Здесь месье Антуан понизил голос. – Он расставил масонские символы на столе и двое суток просидел в кабинете.

На третий день он отправился к Марии-Антуанетте. Он был очень печален. Он сообщил ей, что по-прежнему не может сказать, кто скрывался под бархатной маской.

– Не можете… или не хотите? – спросила Антуанетта.

В ответ граф только молча поклонился. Но потом продолжил:

– Но я точно знаю, Ваше королевское Высочество: умирая, этот узник проклял род Бурбонов. К сожалению, проклятые дни наступают, и Господь сподобил вас жить в эти дни. Будьте осторожны… очень осторожны.

Здесь месье Антуан усмехнулся и добавил:

– Граф Сен-Жермен видел будущее так же ясно… как прошлое.

За окном стемнело. Зажглись фонари на площади. Все тот же слуга принес бронзовый канделябр, поставил на клавесин и зажег свечи. В их колеблющемся свете лицо месье Антуана стало зыбким. Я все больше испытывал ощущение, что мне все это снится! Но он продолжал рассказывать глуховатым голосом:

– Перепуганная Антуанетта рассказала мужу о проклятии. Дофин, этакий милый, аморфный теленок, успокоил ее. Но она потребовала, чтобы он еще раз поговорил с королем и узнал наконец правду, кто был этим грозным узником. Но главное – почему он проклял Бурбонов. Дофин опять заговорил с королем. Простодушно рассказал о визите Сен-Жермена и о проклятии. Но вновь спросить деда о том, кто был этой Железной Маской, дофин не смог. Король неожиданно пришел в бешенство. Он прервал его и повелел дофину «впредь никогда не затевать разговор об узнике… и немедля перестать принимать мерзавца графа Сен-Жермена».

То, чего не сумел сделать своими доносами министр Шуазель, случилось в одно мгновение.

После ухода дофина король немедленно вызвал герцога Шуазеля. Он попросил его вновь повторить доказательства, что граф Сен-Жермен – шпион и еретик. Когда Шуазель только начал говорить, король нетерпеливо прервал его:

– Я всецело согласен с вами, – сказал Людовик. И повелел немедленно арестовать графа Сен-Жермена. Было приказано утром без суда и следствия отправить графа в Бастилию.

Но уже на рассвете карета Сен-Жермена выехала из роскошного особняка у Люксембурского дворца, который арендовал граф. Карета в сумерках наступавшего осеннего дня миновала заставу Сен-Дени.

В полдень, когда к дому графа подъехали драгуны с арестантской каретой, граф Сен-Жермен был далеко от Парижа.

Сен-Жермен, как я уже много раз вам говорил, знал будущее.

Вскоре король нашел у себя на столе весьма изумившее его письмо от графа из-за границы. Граф извинялся за то, что не последовал примеру святого Дениса и не принес собственную голову и что вместо этого осмелился покинуть Францию. Но, покидая страну, он хотел бы сделать для короля последнее доброе дело. Граф просил его прочесть и понять письмо, которое оставил для него перед смертью некто Дамьен, четвертованный на Гревской площади.

(Имя бедного Дамьена тогда знала вся Франция. Это случилось поздним вечером: король направлялся к карете, чтобы отправиться в Париж на маскарад и там славно повеселиться, отыскав очередную прелестницу. Был холодный зимний вечер, и король надел редингот. Он уже поставил ногу на подножку кареты, когда к ней бросился простолюдин по имени Дамьен. Проскользнул мимо ошарашенных гвардейцев к королю и нанес удар кинжалом. Редингот короля был на меху, оттого удар не получился. Лезвие не задело ни одного драгоценного монаршего органа, лишь слегка поцарапало кожу.

На мучительную казнь Дамьена собрался посмотреть весь Париж… Окна, глядевшие на эшафот, сдавались за бешеные деньги. Самые знатные красавицы щеголяли в этих окнах роскошными туалетами. Не обошлось и без галантных происшествий. Казанова рассказывает в мемуарах, как некий хитрый малый, сопровождавший даму, получил повеление дамы приподнять ее платье, чтобы оно не волочилось по пыльному полу. Он приподнял его довольно высоко и, приникнув сзади, умудрился насладиться любовью, в то время когда Дамьена четвертовали.

Впрочем, его примеру следовали и другие, испытав высшее наслаждение, когда стоны нестерпимой боли казнимого соединялись со стонами любви. О человечество, о разумные обезьяны!

Тело Дамьена разодрали на части мчавшиеся в разные стороны лошади королевских гвардейцев.)