Аргирос издал ликующий возглас, когда помрачневшие чжурчжени поскакали прочь, еще продолжая стрелять через плечо по-парфянски. Тут его лошадь издала жалобное ржание и повалилась со стрелой в горле. Он не успел выскочить из седла. Своим весом животное придавило Василия к земле. Он сильно ударился головой. В глазах покраснело, а затем стало черным-черно.

Когда он пришел в себя, страшно болела голова; все тело превратилось в сплошной синяк. Тем не менее он испытывал облегчение оттого, что уже не был придавлен убитой лошадью. Он попробовал по очереди пошевелить конечностями. К счастью, руки и ноги слушались. Сжав зубы, он сел.

С полдюжины римских разведчиков заключили его в тесный кружок. Аргирос поднял голову и взглянул на товарищей: больно. Среди солдат были Бардан, Александр и Юстин из Тарса.

– Итак, ты обнаружил, что варвары тебе не по душе, – с улыбкой молвил Александр, когда Аргирос встретился с ним взглядом. Улыбка была неприветливой: так мог бы улыбаться сокол, готовый схватить полевую мышь.

– Боюсь, Василий, что за дезертирство тебе не будет прощения, – сказал Юстин. Его голос звучал печально; хотя и солдат, но он не был жестоким человеком. Но и мягкосердечным его назвать было нельзя. – За бегство к врагу предусмотрено только одно наказание.

Бардан, стоявший справа от Аргироса, ничего не сказал. Он просто ударил вернувшегося римлянина ногой по ребрам. Кто-то сзади – Аргирос не видел, кто именно, – нанес удар в спину.

Александр рассмеялся:

– За то, что ты сбежал от нас, ты получишь по заслугам.

И он тоже пнул Василия ногой.

Аргирос понял: они собираются забить его насмерть прямо на месте. Свернувшись калачиком и пытаясь прикрыть руками лицо и голову, он истошно крикнул:

– Доставьте меня к Гермониаку!

– С какой стати мы будем беспокоить генерал-лейтенанта, если можем сами с тобой разобраться? – усмехнулся Александр.

Аргирос вскрикнул, когда новый удар сапога угодил ему в бедро.

– Подождите, – сказал Юстин.

– А что? – впервые подал голос Бардан.

Однако его ноги были более красноречивы. Ни Бардан, ни Александр не могли простить Аргиросу, что он бросил их в патруле и подставил под подозрение в пособничестве его дезертирству.

– Потому что я ваш командир, и таков мой приказ! – бросил Юстин.

Но этого оказалось недостаточно; озлобление его подчиненных росло, судя по их лицам.

– Если Аргирос, – добавил Юстин, – так уж хочет видеть генерал-лейтенанта, мы должны ему позволить это. Помимо избиения Гермониак знает множество способов казни, и нрав у него крутой.

Разведчики задумались над его словами. Наконец Александр со смехом согласился:

– Ай, это верно. Гипостратиг – настоящий шершень, когда разозлится. Ладно, пусть он сам расправится с этим мерзавцем. Интересно, что он ему уготовит.

Аргиросу казалось, будто эти речи доносились откуда-то издалека. В них не было никакого смысла; единственным реальным ощущением оставалась только боль. В дополнение ко всему его взгромоздили поперек лошади, точно труп. К счастью, потом он почти не помнил своего путешествия до римского лагеря.

Лишь один раз он встрепенулся и закричал:

– Мои седельные сумки!

– Заткнись! – взревел Александр. – Твоего теперь ничего нет. Мы разделим их содержимое между собой, если ты украл у чжурчженей что-нибудь стоящее.

Аргирос вновь потерял сознание; Александр принял его вздох облегчения за сдавленный стон.

В следующий раз Аргирос пришел в сознание, когда перерезали путы на его запястьях и лодыжках и он рухнул на землю, точно мешок с зерном. Кто-то брызнул водой ему в лицо. Он застонал и открыл глаза. Все кружилось сильнее, чем в те минуты, когда он смотрел в подзорную трубу.

– Значит, ты просил, чтобы тебя привели ко мне, э?

Аргирос узнал голос Андрея Гермониака еще до того, как разглядел лицо генерал-лейтенанта.

– Отвечай его превосходительству, – потребовал Юстин из Тарса.

Александр шагнул вперед, собираясь опять нанести удар, но Гермониак жестом остановил его. На Аргироса вылили еще одно ведро воды.

Он умудрился отдать честь, соображая, не сломано ли его правое запястье.

– Я должен доложить об успехе, – выдавил он.

Его губа была разбита, но зубы, кажется, остались целы – прямой удар ногой в лицо пришелся по руке.

К изумлению разведчиков, генерал-лейтенант склонился над ним.

– Где оно? Что это? – спросил генерал. В нетерпении он схватил Аргироса за плечо, и тот поморщился.

– Прошу прощения, – добавил Гермониак и убрал руку – Аргирос не обратил внимания на последние слова; он сосредоточился на вопросах.

– Труба – в седельной суме, – наконец произнес он.

– Спасибо, Василий.

Гермониак выпрямился, и Александр озвучил то, что не терпелось высказать всем его товарищам:

– Господин, он же дезертир!

– Это вы так считали, – бросил генерал-лейтенант. – А сейчас немедленно вызови врача. Да, ты, солдат!

Александр исчез с чувством, близким к ужасу. Гермониак повернулся к остальным:

– Дезертирство было подстроено; конечно, вы должны были в него поверить, чтобы не могли ничего разболтать, если бы чжурчжени захватили вас в плен. Я и помыслить не мог, что для Аргироса вы окажетесь опаснее кочевников.

Когда генерал-лейтенант наклонился к сумке, двое разведчиков воспользовались моментом и ретировались. Остальные переглядывались, смотрели в землю или в небо – куда угодно, только не на того, кто когда-то был их командиром, а потом превратился в невинную жертву.

Некоторые не сдержали возгласа восхищения, когда Гермониак достал трубу: они тоже видели ее в руках Орды во время стычки между разведчиками перед сражением с чжурчженями. Юстин первым разгадал замысел:

– Вы отправили его, чтобы завладеть колдовством степняков!

– Да, – холодно ответил Гермониак и повернулся к Аргиросу. – Как можно заставить работать чары?

– Я не думаю, что это чары, господин. Дайте ее мне.

Василий взял трубу в левую руку и зажал ее в согнутой в локте правой руке – конечно, запястье было сломано. С трудом он вытащил тонкую трубу до необходимого предела. Бардан Филиппик осенил себя крестным знамением против сглаза, когда Аргирос поднял трубу к глазам.

Он внес дополнительные поправки и протянул трубу Гермониаку:

– Поднесите ее к глазу и направьте на того часового, господин.

Генерал-лейтенант выполнил то, что предложил Аргирос, и тихо произнес:

– Матерь Божья!

Аргирос не уловил его слов. Он прислушивался к желанным звукам шагов военного врача.