— Противозачаточные, Амалия, — спокойно отвечает, но я слышу в его голосе нотки боли и хрипоты. — Будешь их принимать, чтобы не залететь и не расстроить меня ещё больше.

Обойдя стол, направляется к выдвижным ящикам, достаёт из верхнего что-то похожее на женские трусики бикини и вытаскивает ещё одну какую-то таблетку, которую позже заставляет меня выпить, а затем возвращается ко мне.

— Таблетка, которую я заставил тебя тогда выпить, была лекарством, прерывающим любую беременность, — поясняет мужчина. — Шансов, что ваш с Диланом ребёнок мог выжить, практически нет.

— А потом я пила противозачаточные, — напоминаю ему. — Чтобы от тебя не забеременеть.

— Глупышка… — тянет он, рассмеявшись. — Ты пила гормональные, чтобы точно забеременеть и родить мне наследника, — произносит он, переворачивая всё, что было в моей голове, вверх ногами. Выворачивая ситуацию так, что, получается, всё, что было последний год — это шахматная игра, в которой я выступила пешкой, сама того не осознавая. А мой хозяин, Райнер, управлял и играл мной всегда…

— Ты врёшь!

— Не вру, — спокойно отвечает, наблюдая за смятением на моём лице. — Я обыграл тебя, кошка. Сделал так, как хочется мне.

Его взгляд и манера держаться сохранились, даже, несмотря на время, проведённое за решёткой. Он всё также волнует меня, а его близость учащает моё дыхание, напоминает о той страсти, что бушует между нами, стоит нам встретиться глазами.

— Мы с Диланом делали тест, и он показал, что малыш от него! — не унимаюсь, не веря, что всё именно так, как он говорит.

Я же не могла быть настолько слепа. Да и тест показал, что Райнер ребёнку никто, а здесь этот подлец заявляет, что я глупая, слепая и… обманутая.

— Твой сопляк тоже знает от кого малыш, Амалия, — разрушает последнюю надежду на честность Дилана, но я не хочу ему верить. — Он намеренно подделал результаты и знает, что ребёнок не его…

— Ложь!

— Правда? — удивлённо восклицает Райнер. — Ты уверена?

— Уходи! Вон!

— Пока я не заберу всё, что принадлежит мне, я не уйду, Амалия, — спокойно проговаривает, опустив взгляд на мой живот. — Хочешь ты этого или нет, но ты оказалась оружием в моей войне. Ты сама влезла туда, куда не стоило, поэтому закрой рот и помалкивай, пока я буду помогать тебе сохранить моего сына.

Смотрю на него и верю: что я могу любить его и что сделала это. Своими же руками вытащила его из тюрьмы, дав ему возможность продолжить мучения надо мной. А может быть, я — мазохист и подсознательно хочу получать боль, которую он мне причиняет? Моральную, физическую, душевную, ощутимую кожей и… Что если я подсела на Райнера, как на наркотик, и хочу быть в его руках? Учёные это называют стокгольмским синдромом? Когда жертва влюбляется в мучителя? Что если это он? Но нет… Я сразу же почувствовала влечение к мужчине…

— Зачем ты это сделал? — тихо задаю вопрос. — Зачем начал играть со мной?

— Хочешь знать правду? — спрашивает, и я киваю. — Вначале я хотел тебя убить, как раздражающую мошку. Но когда у меня ничего не получилось, я понял: ты везучая. И решил, что именно такая, как ты, должна родить мне ребёнка. Ты выживешь в любой ситуации. Какая бы угроза тебе ни угрожала, ты выплывешь. А значит, и мой ребёнок тоже. К тому же ты умная, и у тебя хорошие гены.

— Я тебе была нужна, как инкубатор? — уязвлённо интересуюсь, сглатывая обиду.

— Да.

— Урод!

— А ты решила, что я в тебя влюбился, кошка? — с насмешкой интересуется. — Подумала, что очаровала меня с самого начала, и я не смог потом отказаться? Сделала меня слабым? Нет, — начинает хохотать. – Признаюсь, мне нравится трахать тебя и видеть, как ты течёшь. Сопротивляешься, но хочешь, чтобы я вновь и вновь оказывался в тебе. Чтобы брал так, как мне хочется… Моя маленькая послушная кошка… И от твоих коготков я тоже ловлю не меньший кайф, зная, что ты меня не поцарапаешь и так уверенно доказываешь обратное.

— Пошёл вон, — гневно кричу, рукой указывая на выход. – И больше не появляйся в моей жизни!

— Т-с-с, кошка, — шепчет он, приложив палец к моим губам. — Я не сказал главного: ты теперь тоже принадлежишь мне. Мне и моему сыну…

Медленно склонившись к моим губам, сметает весь негатив одним прикосновением губ, по которым я истосковалась. Целуя так, как никто меня не целовал. Его медленные, томные и нежные поцелуи возвращают мне меня, словно он забрал меня с собой и в тюрьму. И только сейчас, выйдя, вернул.

Он вновь ломает, не принимая никаких усилий или физических воздействий. Он словно знает о том, что творится в моей душе и ловко использует это против меня. Выворачивает все мои внутренности наизнанку, разрушает все мои, противоречащие этому поцелую, мысли. Опять привязывает меня к себе… Но только мы и прошлую связь не оборвали. Она железом сковала всё…

— Как же я скучал, — шепчет он со сбивчивым дыханием, отстранившись от моих губ и прислонившись лбом к моему. — Ты себе не представляешь, как хреново было там сидеть, зная, что тебя лапает другой мужик. Этот сопляк. Я убью его! Придушу собственными руками, а его щупальца отрублю топором!

— Ты ревнуешь? — шокировано спрашиваю.

— Я злюсь!

— Ревнуешь, — с улыбкой выдыхаю. — И кто у нас тут не влюбился? А, Райнер? Ты уверен, что я не сделала тебя слабым?

— Заткнись, кошка, — шипит он и, схватив моё лицо за подбородок, резко задирает его вверх, заставляя меня приподняться на цыпочки, и произносит: — Ты никому не должна говорить, что мы виделись, Амалия. Ему нужен мой ребёнок, и пока он думает, что держит ситуацию в своих руках, моему сыну ничего не угрожает. Ты же не хочешь, чтобы Дэвиду что-то угрожало? — с вызовом интересуется. — Или хочешь, чтобы он убил тебя и моего сына, который даже не успеет родиться?

— Не хочу.

— Тогда делай так, как скажу я. Поняла? — строго задаёт вопрос, и по его глазам я понимаю, что дело и правда серьёзное. И кто бы ни был врагом Райнера – нам с малышом грозит опасность. Потому что я — если не слабость Райнера, то его любимая игрушка. А ребёнок во мне — значит, опасность есть.

— Я не твоя марионетка, Райнер! И буду поступать как хочу! — упрямо заявляю, хоть и знаю, что всё сделаю так, как он сказал.

— Включи мозги, кошка, — недовольно проговаривает. — Не позволяй упрямству стать твоей ошибкой. Не совершай моих ошибок, Амалия, — и вновь целует, но в этот раз бешено, ненасытно, провокационно, вынимая из меня всё… клеймя своим именем и показывая, что я никуда от него не денусь.

Я вновь его шахматная фигурка, но в этот раз я всё же не пешка и даже не королева, а… король, которого королева (Райнер) отныне оберегает.

— Прощай, Амалия! И помни… Если с моим сыном что-то из-за тебя произойдёт, то я уничтожу и тебя, и всех, кто тебе дорог, — произносит он и уходит, оставляя меня одну погибать в холоде его голоса и пустоты, возникшей, когда он отстранился.