Подсознательное, а иногда и осознанное желание разбивать все крепкие союзы (между братьями-сестрами, ребенком и отцом, ребенком и бабушкой), то есть атаковать чужую связь, делается, полагаю, также из желания обрести безопасность, защититься. Часто за этим стоит высокая тревога, колоссальная неуверенность в себе, труднопереносимый страх покидания и огромное желание контроля.

Если в пограничной семье ребенок был частым свидетелем выступления «единым фронтом» против какого-то члена семьи (пьющего родителя, агрессивного отца, девиантного брата) и чувствовал единство с теми, на чью сторону он становился, то у него закрепился позитивный эффект от присоединения к группе «хороших», борющихся за «правое дело», и возникал колоссальный страх оказаться вот таким изгоем, как тот самый, «плохой» член семьи. Вся семья взращивала свою «хорошесть» за счет помещения собственной «тени» в выбранного другого. Это было очень привлекательно — всегда быть со стороны «хороших» и «правых». Но не давало никаких гарантий, что в какой-то момент ребенок внезапно не окажется по другую сторону баррикад.

Поэтому для «пограничника» чужой союз — это всегда угроза оказаться в одиночестве, вне совместности, а там всего один шаг до изгнания. А вот свой союз, союз «хороших» в борьбе с «плохими» или в якобы заботливом обсуждении их проблем — это хоть какая-то гарантия безопасности.

Чем более дисфункциональная семья, тем более она закрыта, — во-первых, чтобы не «выносить сор из избы», во-вторых, чтобы ничто не нарушало внутрисемейных игр, в-третьих, чтобы не появлялись другие люди, чьи реакции и намерения невозможно будет проконтролировать.

Один из самых дисфункциональных типов семьи, наблюдаемых мной, это союз мать — ребенок, в котором никогда не было (за исключением самого акта создания) и даже не планируется третий. Отец ребенку и муж матери не предусмотрен по причине невозможности такой маме выстроить отношения с этим важным третьим. Он был практически сразу бессознательно или осознанно изгнан, чтобы ничто не угрожало вечному слиянию матери и ребенка.

Третий для «пограничника» всегда угроза, потому что союз, который может появиться, может отвлекать внимание Другого от тебя. А пережить такое покидание или отвержение часто не под силу. Причем «третьим» может оказаться любой объект привязанности Другого: друг, любимая работа, увлечение. Все, что может вызывать у него сильные положительные эмоции, рискует рождать серьезное недовольство «пограничника» и яркое желание разрушить связь с нравящимся объектом, основанное на неосознанном страхе потери.

У вас, конечно, было значительно больше шансов сформировать более адекватные модели и реакции, если вы росли у пары родителей, которые не пытались друг друга изгнать. В таком случае вы, как минимум, видели модель совместности, где есть границы, где всем есть место, роль: двоим взрослым, детям, друзьям семьи, другим родственникам. И никто не чувствует угрозы, потому что нет практики слияния или поиска, обнаружения и изгнания «плохого» члена семьи.

К сожалению, представители старшего поколения, если кто-то из них имеет пограничную структуру, иногда активно вклиниваются в процесс жизни пары. Вместо того чтобы помочь молодым создать крепкий союз, поддерживая их в момент кризисов и размолвок, они атакуют их связь, разрушая создаваемые отношения, зато сохраняя и укрепляя слияние с собственным, уже выросшим, ребенком. Помогая разрушаться молодой семье, они возвращают утраченный контроль, тревога значительно снижается, страх остаться «не у дел» тоже становится переносимым. Нужность и значительность такой «мудрой», «пожившей» мамы значительно возрастает, потому что молодой матери, оставшись одной, очень трудно справляться с жизнью, и тем более растить детей.

Такая бабушка постепенно начинает занимать место третьего в этой распавшейся семье. Но если ее пограничность обширна и сформирована, то она не остановится на достигнутом и очень быстро начнет снова выдавливать третьего, чаще всего им оказывается мать ребенка. Поскольку ей, бабушке, для собственного спокойствия нужно создать крепкий союз, то сделать это можно только с тем, кто наиболее управляем и зависим. Маленький внук или внучка на эту роль подходит значительно лучше, чем более взрослая, уже менее управляемая дочь. Детям, выросшим под крылом у такой мамы, трудно ей противоречить, и часто молодые мамы вынуждены соглашаться с тем, что их ребенка будет растить бабушка.

Внуки начинают расти в псевдореальности, в которой уже непонятно, кто является родителем, а кто бабушкой. Непонятно, чьих правил слушаться, кто главный, кто принимает решения, на кого больше нужно опираться и ориентироваться. Отодвинутая и отодвинувшаяся от воспитания детей мама обретает все большую неуверенность как мать. И в тот трагический момент, когда бабушка вынуждена самоустраниться по причине болезни или смерти, мать ребенка остается совершенно без опоры. «Сильная» мать ее покидает, ей нужно не только как-то справляться с этой потерей, но и внезапно начать учиться быть матерью детям, которых она, по сути, не растила.

Это всегда очень сложный момент для всей семьи. И пограничная бабушка, не осознавая этого, не думая о будущем, в котором рано или поздно ее у этих детей не будет, выдавливая мужчину из семьи, лишая возможности мать учиться становиться матерью, поступает максимально эгоистично, хотя объяснимо с точки зрения ее психической структуры. Потому что ей важно позаботиться о собственном спокойствии, безопасности, смысле. Хотя внешне это, безусловно, выглядит как забота, даже самопожертвование.

Погранично организованные люди как будто не имеют внутри своей психики достаточно пространства и возможностей для переработки собственных чувств. Говоря аналитическим языком, контейнер, куда могли бы быть помещены чувства, нуждающиеся в переработке, слишком мал.

Возможно, малость этого контейнера объясняется тем, насколько была уже сформирована психическая структура ребенка, когда произошло какое-то травмирующее событие в его жизни. Если ребенок был очень мал, а родители не были способны ни до, ни после травмирующего события предоставить ему возможность развивать свое внутрипсихическое пространство, то способность перерабатывать эмоции может быть очень низкой.

И тогда, чтобы как-то приспособиться к этому, ребенок, а впоследствии и взрослый человек, выбирает следующие стратегии. Они отчасти и объясняют выбираемые способы «примитивных» защит.

Про отрицание мы уже говорили. Не хочешь волноваться, разбираться с чем-то, переживать, проще сказать «этого нет». Раз я это не признаю, не называю, не вижу, то этого нет, а значит, и нечего переживать по этому поводу. У «пограничников», в силу их малого контейнера, вообще слово «переживать» несет очень негативный оттенок. Переживать — это не только плохо, а почти убийственно, от этого практически умирают. Вся их жизнь часто выстроена вокруг того, чтобы избежать переживаний.

Но ведь переживать — означает жить, пропускать жизнь через себя, чувствовать, ощущать, впитывать, переваривать, выдавать в ответ. Все так. Но для того чтобы быть открытым всему спектру переживаний, важно уметь это делать, иметь для этого внутреннее психическое пространство. Оно у них, судя по всему, очень маленькое, и потому начать переживать для них — почти то же, что начать распадаться. Ведь если чувства «большие» и они не вмещаются, то по-другому никак, может «разорваться сердце» или психика начнет распадаться. Поэтому защиты, построенные для устранения или недопущения сильных переживаний, так крепки и надежны.