Он слегка топнул в пол и показал рукой на стену.

– Антон, – сказал Андрей, – ты ничего сейчас не слышишь?

Антон замер и прислушался.

– Нет, – сказал он, – ничего. А что я должен слышать?

– Так. Показалось.

– Пора идти, – сказала Ольга, отдергивая висящее в дверном проеме одеяло, – опоздаем.

– А на что вы идете? – спросил Андрей.

– «Бронепоезд 116-511», – ответила Ольга. – Не пугайся, там авангардное прочтение.

– Чье прочтение? – спросил Андрей.

– «Театр на верхней полке», – сказала Ольга. – У них там все коллективно и анонимно, так что, чье там прочтение, никто там не знает. По секрету могу сказать, что декорации там рисовал Антон. Хочешь с нами? Там пройти можно.

– Нет, – сказал Андрей, – я еще к Хану зайду. Давно у него не был.

– Как он там, кстати, поживает? – спросил Антон. – Нашел себя?

– Да, – сказал Андрей, – и еще много другого. Ну пока.

– Пока. Привет там всем передавай.

На двери в купе Хана висел непонятно откуда взявшийся календарь с котятами, который закрывал знакомую царапину. Несколько секунд Андрей не мог понять, в чем дело, потом огляделся по сторонам, убедился, что не ошибся дверью и постучал. Никто не ответил.

Андрей открыл дверь. В купе был неправдоподобный беспорядок – такой, какой возникает только при похоронах, родах и переездах. На диване Хана сидела пожилая полная женщина со следами былого безобразия на отечном лице – возраст уже благополучно эвакуировал ее из зоны действия эстетических характеристик. На полу перед ней стояло несколько чемоданов и накрытая платком корзина, источавшая густой запах колбасы. С верхней полки торчала крошечная детская ножка, обтянутая белым носком, которая чуть качалась в такт вагону.

– Здравствуйте, – сказал Андрей.

– День добрый, – ответила женщина, поднимая ничего не выражающие глаза.

– А где Хан?

– Таких тут не живет.

– Он что, переехал?

– Не знаю, – сказала она, – может, переехал, а может, умер. Мы не знаем. Мы очередники. Нас на площадь вселили. Вы у проводника спросите, он знает.

– А вещи? – спросил Андрей. – Вещи остались?

– Никаких вещей тут не было, – оживляясь, сказала женщина, – что это вы придумываете? Какие такие вещи?

– Да нет, – сказал Андрей, – вы не подумайте, что я с претензиями. Я спрашиваю просто.

– Пустой диван, – сказала женщина, – полка тоже пустая. Я чужого в жизни не возьму.

– Понятно, – сказал Андрей, повернулся и толкнул дверь вбок.

– А вы не Андрей? – спросила вдруг женщина.

– Андрей. А что?

– Тут письмо какое-то лежало. Написано – Андрею, а какому, непонятно. И от кого, непонятно. Может, это вам?

– Мне, – сказал Андрей, – давайте.

– Где-то оно здесь было, – забормотала женщина, шаря среди вываленного на стол белья. – Разбирать теперь все это полгода. Жизнь страшная стала. В коридоре давка, а сил нет. Ага, нашла. Вот оно. А точно вам? У вас билет ваш есть с собой?

– А я безбилетник, – развязно пошутил Андрей.

Женщина хмыкнула и протянула Андрею конверт.

– Девкам будешь голову морочить, – сказала она с некоторой игривостью. – Все. Больше никаких вещей нету.

– Спасибо, – сказал Андрей, убирая письмо в карман. – Большое спасибо.

– До свидания, – сказала женщина.

Выйдя из купе, Андрей чуть не столкнулся с идущим по вагону проводником, но ни о чем не стал его спрашивать.

Петр Сергеевич был пьян и весел. На столе перед ним стояла не обычная бутылка «Железнодорожной», а граненый флакон дорогого коньяка «Лазо» с пылающей паровозной топкой на этикетке. Рядом были развернуты какие-то чертежи и синьки – Андрей заметил на одной из них сильно увеличенную ручку дверного замка. Еще было несколько официального вида бумаг с печатями – в них, судя по масляным пятнам, был завернут сервелат, которым Петр Сергеевич успел хищно закусить – казалось, что разбросанные по столу ошметки клевал орел.

– Как дела?

– Нормально, – ответил Андрей, – а у вас?

Петр Сергеевич показал большой волосатый палец.

– Завтра меня весь день не будет, – сказал он, – с самого утра. И ночью тоже не приду. Ты за меня бельишко получишь?

– Хорошо, – сказал Андрей. – Вы только проводника предупредите. А что, уже тридцатое?

– Да, – сказал Петр Сергеевич, – тридцатое. Как время-то летит. Так и пожить не успеешь. Тебе налить?

Андрей помотал головой. Сняв ботинки, он улегся на свое место, повернулся лицом к стене и достал из кармана «Путеводитель по железным дорогам Индии», в который было вложено письмо. Поколебавшись секунду, он спрятал конверт назад в карман. «Завтра прочту», – подумал он и наугад раскрыл книгу.

«…в сущности, никакого счастья нет, есть только сознание счастья. Или, другими словами, есть только сознание. Нет никакой Индии, никакого поезда, никакого окна. Есть только сознание, а все остальное, в том числе и мы сами, существует только постольку, поскольку попадает в его сферу. Так почему же, думаю я снова и снова, почему же нам не пойти прямо к бесконечному и невыразимому счастью, бросив все остальное? Правда, придется бросить и себя. Но кто бросит? Кто тогда будет счастлив? И кто несчастлив сейчас?»

Андрею хотелось спать, и он плохо понимал написанное – слова налезали друг на друга и образовывали перед глазами сложные геометрические конструкции. Он закрыл книгу.

– Андрюх, – подал голос Петр Сергеевич, – ну чего ты мурыжишься? Махни стакан.

– Правда не хочу, – сказал Андрей, – спасибо.

– Как знаешь.

Андрей повернулся на спину и некоторое время изучал тусклый желтый плафон на потолке.

– Петр Сергеевич, – сказал он, – а вы когда-нибудь думали, куда мы едем?

– У тебя что, – спросил Петр Сергеевич сквозь пищу, – неприятности, да? Наплюй. Подумаешь там, одну бросил, другую нашел. В плацкарту сходи, там быстро развеешься. Знаешь, сколько там сучек этих? Там их вагон. Были бы деньги.

– Ну все-таки. Куда?

– Ты чего, сам не знаешь?

– Вам что, сказать трудно?

– Да нет, не трудно.

– Ну так скажите. Куда мы, по-вашему, едем?

– Куда, куда. Тебе что, услышать хочется лишний раз? Ясное дело, куда. К разрушенному мосту. Что ты себе смолоду такой херней голову забиваешь, Андрюха?

Утро было облачным – вместо неба вверху висела ровная серая поверхность, похожая на потолок в коридоре, только без вентиляционных дырочек. Петр Сергеевич уже ушел. На столе лежала записка для проводника и стояло два стакана с успевшим остыть чаем. Андрей оделся, вынул из кармана письмо и тут же сунул его назад. Потом он запер дверь и сел на стол. Петр Сергеевич терпеть этого не мог, а уж ног на своем диване не простил бы ни за что и никому, но сегодня его можно было не брать в расчет.