— Туанан!

Это Жан-Марк, в компании негра в кепке и элегантного молодого человека в клетчатом двубортном костюме. Тут же и Этьен, притулившийся у стола в характерной позе пьянчуги, который ищет проблеск надежды на дне рюмки. Отстранив двух-трех хмельных завсегдатаев, я пожимаю руку Жан-Марку и его дружкам.

— Ты куда подевал Транбера?

Жан-Марк — единственный, кто еще пользуется верланом[10]для имен собственных, и мистеру Лоуренсу не всегда нравится, когда его величают Транбером. Но нравится ему или нет, а перед Жан-Марком нужно заткнуться и терпеть. Во-первых, потому, что мы его любим. Во-вторых, потому, что и он нас любит и всегда находит нам местечко, куда можно наведаться. Но еще и потому, что он весит сто двадцать кило и наполовину азиат, а я не очень представляю, как научить хорошим манерам борца сумо. Мне всегда хотелось носить его фотографию в своем бумажнике — просто чтобы показывать ее потенциальным обидчикам. Он единственный способен привести в чувство банду бухих панков, сказав им: «А ну-ка, равняйсь и смирно, я хочу видеть здесь только один гребень!» Нам достаточно, чтобы он находился неподалеку, маячил на горизонте, и одно его присутствие нас убаюкивает.

— Ты чего, разругался со своей половиной? — настаивает он.

Мне не хочется говорить перед теми двумя. Он понимает и, взяв меня за локоть, отводит в уголок за стойкой.

— Мескаль?

Не дожидаясь ответа, он наливает в бокал коньячную мерку водки. Я уверен, что сам Жан-Марк в жизни не выпил и капли алкоголя, хотя бы ради интереса. Но он никогда не принуждает к воздержанию других.

— Если я тебе расскажу, что на нас свалилось этой ночью, приятель…

— Не утруждай себя, я знаю схему. Транбер снял какую-нибудь малютку, и она пригласила его к себе порезвиться. А у тебя случился облом, и ты в бешенстве, верно?

— Слушай, ты можешь попросить своих дружков пересесть за другой стол? Мне нужно рассказать одну историю Этьену и тебе.

— Только не ему. Он уже два часа как в отключке.

Жан-Марк делает красноречивый знак своим приятелям, которые тут же послушно встают.

* * *

И вот я выложил им свою историю, перемежая ее глотками мескаля и нервно прикуривая одну сигарету за другой. Жан-Марк и Этьен уже встречали Джордана: Жан-Марк видел его в «1001» давно, еще в начале прошлого лета, а Этьен всего пару недель назад в «Harry's bar». Вначале они решили, что я их разыгрываю и что Бертран вот-вот явится сюда из-за красной портьеры. А потом мескаль сделал свое черное дело, и я уже ничего не слышал, ни их вопросов, ни их молчания, ни блюза, ни даже сорванного голоса Бертрана, твердившего, что он боится, как бы я его не бросил. Хотя нет, кое-что необычное я все же уловил. Странный интерес Этьена ко всей этой истории. Это было не любопытство и не желание влезть в чужие дела, а нечто вроде возбуждения, от которого он даже слегка протрезвел. Он назначил мне встречу в «Harry's» сегодня же, ближе к ночи. И подтвердил, что обращаться к легавым — последнее дело. На этом он настаивал особенно усердно, приводя все новые и новые аргументы. Жан-Марк был как будто согласен с ним из врожденного отвращения к полиции; за двое суток сами справимся, сказал он. Мне показалось, что им овладел охотничий азарт: еще бы, изловить человека — неплохое развлечение, вот только никому из нас было не до развлечений. Он обещал мне порасспросить своих коллег-физиономистов, «бросить клич», как он выразился.

В результате около полудня я вышел из клуба с гудящей башкой, сморенный алкоголем и усталостью. Жан-Марк вызвался подбросить меня в наше обычное пристанище, куда мы с Бертраном всегда приползали под утро, — единственное место, где мы могли привести себя в чувство, отмыться от миазмов прошедшей ночи и экипироваться для следующей. Несмотря на солидную цену, лучшего варианта нигде не найти.

Итак, Жан-Марк доставил меня в район площади Италии, в фитнес-клуб, этот храм культуризма, эту фабрику псевдободрости, где любого хилого горожанина готовы превратить в Рембо-2000. Заведение открывается в семь утра, годовой абонемент стоит полторы тысячи франков — если подсуетиться, как мы с Бертраном, и приобрести его по льготному тарифу «работника предприятия». Излишне говорить, что мы используем это место не совсем по назначению. Пока кривобокие бюрократы и секретарши, исступленно пекущиеся о фигуре, с пыхтением поднимают штанги и задирают ноги, мы лениво наблюдаем за ними, развалившись в шезлонгах у бассейна. Не знаю ничего более бодрящего, чем прыжок в прозрачную воду бассейна после ночной оргии. Потом мы засыпаем как убитые и дрыхнем до самого полудня так, что даже стук и лязганье тренажеров не в силах нас разбудить. Какое-то время спустя мы просыпаемся и, позевывая, погружаемся в теплую и пенистую воду джакузи, которая мало-помалу приводит нас в чувство. Завсегдатаи и тренеры зала здороваются с нами, как со своими. Вначале они никак не врубались, какого черта мы тут делаем. Но со временем (как это обычно бывает) привыкли к нашим рожам и больше не обращают на нас внимания. После сиесты мы принимаем душ, бреемся и часам к четырем выходим на улицу. Здравствуй, Париж!

Я вхожу в «ФИТ-клуб». Рыжая девица на контроле давно уже не спрашивает у меня пропуск. Я быстро иду в тренажерный зал, где люди всех возрастов рвут жилы на гимнастических снарядах, дабы повысить тонус, перед тем как идти в офис строчить свои бумажки, а в паузах бегают к зеркалу проверить, что у них прибавилось — или убавилось — в результате этого чудо-занятия. Вон один из них остервенело качает пресс, разбрызгивая вокруг трудовой пот. Мне, хоть убей, недоступен подобный мазохизм, но, сталкиваясь каждый день с этими «учениками спорт-чародеев», я невольно и сам начинаю поглядывать в зеркало, чтобы сравнить себя с ними, и вижу там обтянутый кожей скелет, насквозь пропитанный алкоголем, с хриплым дыханием курильщика, с сутулой спиной человека, незнакомого с гимнастикой, и тощими руками, способными удержать на весу разве что бокал шампанского. Я — ходячее отрицание всего, чему здесь поклоняются.

Обычный маршрут: раздевалка, облачение в плавки, лесенка, ведущая к бассейну. Прыжок в воду.

Я расслабляюсь и камнем иду ко дну. Лежу в глубине, животом на кафельном покрытии, борясь с подступившей дремотой. Как бы не уснуть здесь, под водой.

* * *

«SANK ROU DOE NOO». Это написано на неоновой вывеске над дверями «Harry's bar». Я вспоминаю свой последний визит сюда. Не помню, что в тот вечер делал Бертран — скорее всего, бросил меня из-за какой-нибудь девки, — и я мрачно уселся на табурет, со стаканом бурбона в руке, который и прихлебывал на американский манер. Я поинтересовался у бармена, что означает загадочная фраза над входом. Он ответил с утомленной улыбкой человека, которому задают этот вопрос сто раз на дню.

— Какой адрес дал бы таксисту американец, чтобы приехать сюда?

— Дом 5, улица Дону.