После Революции 1848 года для иностранцев были введены новые ограничения: иностранцу предписывалось в трехдневный срок получить у префекта вид на жительство, а Министерству внутренних дел и префектам пограничных департаментов давалось право на высылку неугодных иностранцев.

В каждой из европейских стран в первой половине XIX века существовали особые правила для въезда иностранцев. Рассказывать здесь о них во всех подробностях нет возможности, скажу лишь, что, например, в Пруссии в 1817 году был принят закон, по которому в страну было гораздо легче въехать, чем из нее выехать: паспорт для въезда мог выдать едва ли не любой чиновник, включая даже иностранных должностных лиц местного уровня, зато право выдавать паспорта для выезда имели только высокопоставленные прусские чиновники. А в Англии по закону 1826 года иностранцы при въезде обязаны были сдавать свои паспорта таможенникам, а те пересылали их в особую контору под названием Alien office, после чего иностранец должен был в течение недели сообщить этой же конторе свой адрес; тогда ему выдавали аттестат с указанием этого адреса, и раз в полгода аттестат следовало обновлять; при выезде же иностранец получал паспорт в том порту, откуда собирался отплыть. Этот закон был отменен в 1836 году: теперь от иностранцев требовали только объявить на границе при въезде, что они подданные другого государства, и зарегистрировать свой паспорт на таможне.

Француз, прибывший в Россию, был также обязан получить от своих соотечественников-дипломатов (посла или консула) документ об «имматрикуляции», то есть внесении в список (матрикул). Делалось это для того, чтобы посольство знало о приезде французского подданного и могло его защитить в случае каких-либо неприятностей. Для французских дипломатов отсутствие у их «клиентов» французских паспортов было крайне неудобно, потому что они не могли проконтролировать точность данных, которые приезжие французы сообщали о самих себе, и, еще того хуже, рисковали столкнуться с такими обманщиками, которые уже давно вступили в русское подданство, но выдают себя за подданных Франции, чтобы продолжать пользоваться покровительством посольства. Случались и противоположные казусы: например, если французский паспорт, отданный приезжим иностранцем русским властям, терялся, то такой приезжий лишался возможности доказать свое истинное подданство. Такая беда приключилась осенью 1830 года с неким «строителем шоссе Эммануэлем Лагранжем». Он прибыл на корабле из Любека в Ригу, с тем чтобы дальше следовать в Вильну (он провожал туда сестру, нанятую учительницей в дом генеральши Кайсаровой); свой французский паспорт с русской визой он в Риге обменял, как положено, на российский документ. Французский же паспорт был переслан следом за своим владельцем в Ригу, но по дороге «утратился». Между тем Лагранж, как излагал 9 июня 1831 года вице-канцлер Нессельроде в письме Бенкендорфу, «хотя и просил о возвращении ему первого паспорта его, но не получив оного, принужден был по случаю возникших в Виленской губернии смятений удалиться в Тильзит. Оттоле он возвратился в Россию, но уже с паспортом прусского начальства, что и было поводом к признанию его в Риге за прусского подданного». В результате оказалось, что французскому подданному отказывают в признании его таковым. Подобная несправедливость встревожила французского посла в России герцога де Мортемара, и он, по словам Нессельроде, попросил, «чтобы сия ошибка была исправлена, прилагая в доказательство происхождения Лагранжа копию с свидетельства о рождении его», которую Нессельроде «препроводил» к Бенкендорфу. К этой просьбе Мортемар «присовокупил замечание, что при снабжении французских подданных, приезжающих в Россию, установленными видами от наших начальств для жительства в России, полезно бы было оставлять при них и те паспорты, с коими они приехали сюда из Франции» – это помогло бы избежать недоразумений и обманов, а при потере одного из паспортов француз все-таки не оставался бы совсем без документов.

Что касается временно потерявшего свою национальную идентичность француза Лагранжа, то переписка о нем между III Отделением, петербургским военным генерал-губернатором Эссеном, вице-канцлером Нессельроде и послом Франции Мортемаром шла в течение целого года. Лагранж прибыл в Петербург, оттуда отправился в Лугу, где проживал в доме у местного помещика, затем опять вернулся в Петербург и захотел выехать в Москву, где приискал себе место учителя. Все это время он находился под секретным надзором, и всеподданнейшие доклады извещали императора о его передвижениях. 30 сентября 1831 года, после того как стало известно о его намерении выехать в Москву, Бенкендорф известил Эссена «о Высочайшем повелении не допускать иностранца к учительской должности без установленного на сие аттестата», а Эссен объявил это повеление «санкт-петербургским гражданскому губернатору и обер-полицмейстеру к должному исполнению». Ровно через неделю, 11 октября 1831 года, Эссен доложил Бенкендорфу, что, по донесению санкт-петербургского обер-полицмейстера, «прусский подданный Шарль Лагранж подверг себя установленному испытанию в науках, во удостоверение чего и представлен аттестат за подписанием Ректора здешнего университета», – и только после всего этого Лагранжу был выдан билет на проезд в Москву, но притом, хотя в Петербурге ничего предосудительного за ним замечено не было, московскому военному генерал-губернатору сообщили о продолжении за ним секретного надзора.

Вернемся к паспортам. Изъятие у французов оригинальных паспортов было неудобно не только для французских, но и для русских дипломатов: русские чиновники, выдававшие французу русский «вид», записывали его имя кириллицей, и не всякий мог угадать за этой транскрипцией французскую фамилию. Так, 30 апреля 1827 года вице-канцлер Нессельроде передал Бенкендорфу жалобу российского посла в Париже графа Поццо ди Борго. Тому, как и другим дипломатическим представителям, «сделано было предписание, чтобы они отказывали в выдаче паспортов на приезд в Россию высланным за границу французскому подданному Михаилу Дюперейну и гамбургскому уроженцу Карлу Родацу, если бы сии иностранцы обратились к ним о том с просьбою». Так вот, в ответ Поццо ди Борго попросил, чтобы «в отвращение всякого недоразумения сообщено было посольству, как написана фамилия Дюперейна в паспорте, с которым он прибыл сюда из Франции». Сведение это, добавлял Нессельроде, «он почитает тем более нужным, что означенная фамилия может писаться на французском языке разнообразно», а затем предлагал уже от себя:

Проблема транскрипций вообще стояла очень остро; поэтому в 1840-е годы в ведомостях о французах, не принявших российского подданства, но проживающих в России, городничим предписывалось «для большей верности» указывать фамилии на французском языке, причем делать это должны были собственноручно сами иностранцы.

Но, конечно, более всех были заинтересованы в оставлении французам их оригинальных паспортов дипломатические представители Франции. В конце концов они добились своего, но далеко не сразу. Сначала, в 1832 году, дипломаты получили согласие на то, чтобы III Отделение, изучив паспорта французов, пересылало их в посольство Франции и они в течение всего пребывания иностранца в России хранились в посольстве. Окончательная же победа была одержана лишь в 1844 году, когда все иностранцы (в том числе и французы) получили право оставлять свои паспорта у себя. При этом начальник губернии, выдавая иностранцу документы на дальнейшее следование или на жительство в губернии, был обязан сделать на иностранном паспорте надпись: «недействителен в России, и на основании этого паспорта выдан особый русский вид» и приложить к этой надписи печать. Кстати, Бенкендорфа, по-видимому, смущал уже сам факт, что иностранцы являются в Россию с паспортами своей страны, пусть и завизированными русскими миссиями; во всяком случае, в 1841 году он предложил русским миссиям за границей выдавать путешественникам, направляющимся в Россию, особые паспорта, однако это предложение осуществлено не было, и русские миссии продолжали просто визировать национальные паспорта.