где разложить вещи, а на столе как раз находится место и для «Рональдова рояля»: Рина обещает себе хотя бы попробовать, каково на нём печатается. Красивая всё-таки штука.

Оставшись одна, Рина поправляет на кровати покрывало. Подумав, достаёт из вещевой сумки свой старый и любимый палантин – жатый хлопок, нежные сиреневые узоры по тёмно-зелёному полю. Вешает на изголовье кровати. Удивительное утро…

Она успела уже переодеться в дневное и после этого отпереть обе двери в Ближнюю – свою – комнату. С кухни кто-то коротко стучит по дверному косяку. Сэм скорее всего у себя в Дальней, снаряжает фотоаппарат, значит это стучит Ййр. Рина приятно удивлена его внезапной вежливостью.

– Заходи, – приглашает Рина.

Подсобщик принёс очередную циновку. По виду – новую.

– Спасибо. Вижу, циновки здесь не кончаются…

– Хватает. – Ййр оглядывает комнату с одобрением. – Липника в лесу полно. И черетянки, по бережкам. В пору наготовлю – зимой плету. Руки занять. Умею.

Пока Рина соображает, в каких словах следует похвалить его умение, Ййр кивает на палантин в изголовье:

– Красивая шалинка… У тебя ещё другой плат есть? Или шапка. Только чтоб яркие.

– Зачем?

– Нельзя прятаться. Нельзя, чтоб сдумали: крадёшься. – Он скрючивает пальцы, проводит по своей голове, располосованной голыми рубцами. Жест быстрый и не то чтобы внушительный – скорей попытка быстро объяснить важное, не тратя слова. – Враги крадутся. Жратва прячется. А вы двои здесь ничьи враги и жратва ничейная.

– Вот это подойдёт? – Рина разыскивает в сумке просторную рубашку, такую же лимонно-жёлтую, как дождевик госпожи Брук. Может, и следовало бы испугаться, но ведь Ййр её не пугает, он просто объясняет правила.

– Хорошо. Кнаберу тоже передай, тебя живее послушает.

* * *

Ходить за водой оказалось совсем и недалеко, но тропинка вскоре довольно круто сбегает книзу, обещает нелёгкий обратный путь с полными вёдрами. Сэм опять молодец и абсолютно не жалуется, что приходится тратить силы и время на такой обыденный труд, только шутит, что парой вёдер следовало бы навьючить увязавшуюся с ними козу.

Перед выходом из дому подсобщик надел своей пучеглазой Минушке издевательски-бирюзовый ошейник с бляшками, вроде собачьего. Спереди на ошейнике прицеплен приплюснутый колокольчик, глухо побрякивающий от козьего прискока.

– А страфили коз не трогают? – спрашивает Рина, силясь на ходу поглядывать внимательно и себе под ноги, и на небо, и на окрестные деревья.

– Было стадо – козляток таскали, – признаётся Ййр. – Мину и не станут обижать.

Источник заключён в обомшелый деревянный сруб, от которого по непроглядно-чёрному руслу бежит в лес тихая и обжигающе студёная вода. Ййр показывает, как черпать, чтобы не взбаламутить донный ил, и говорит не набирать очень уж полные, но свои вёдра вытаскивает с водой почти доверху. Сэм сильный парень. Он тоже набирает полные.

Рина примеривается к своей ноше поменьше. Хорошо, что ручки вёдер усовершенствованы удобными для ладоней деревянными рукоятками, но Рина, попробовав их поднять, прикусывает губу: как с честью взойти на горку обратно, при такой тяжести?

– Кто лишку захватил, в русло отбавляйте, – роняет Ййр, отправляясь по тропе обратно. Шаг ровный, привычный, размеренный. Ни капли ведь не расплеснёт. Коза семенит за ним, оглянувшись на людей с немыслимым ехидством – хотя, конечно, это только так кажется.

Рина отбавляет немного воды. Глупо было бы надрываться, в самом деле. Тем более, прикинув в памяти примерный общий обьём Толстобрюшкиного и питьевого баков, а также умывальника, Рина уверена, что одной ходки за водой будет маловато.

На второй поход Сэм зачёрпывает поменьше. Джинсовые солпины он ещё за первый подъём от колена промочил.

* * *

Когда с этой работой покончено, подсобщик усаживается на крылечке, гладит Миньку – та норовит пристроить голову ему поперёк колен.

– Славно воду носить, когда артелью, – говорит он с улыбкой. Рина, потирая ладони, не может не согласиться, что в одиночку это каторжный труд. Сэм вытирает лицо красной банданой и молча идёт в дом переодеться.

Рина изо всех сил себя останавливает, чтобы не обидеть Сэма непрошенной глупой заботой, не спросить, промочил ли он ботинки, не сказать, чтобы развесил джинсы возле не успевшей остынуть закрытой плиты. К таким мелочам он бывает невнимателен, но всё-таки Сэм более чем достоин того, чтобы справляться самостоятельно, без подобного наседкина квохтанья.

Рина тоже садится на ступеньку, благо крыльцо основательное, широкое. Дотягивается почесать козу за длинным ухом – та прикрыла глаза, млеет от ласки.

– Пойду отведу её к Мэгз, – говорит подсобщик, и голос звучит мягко. – Небось соскучились.

– А нам можно пойти с тобой? – наверное, ей, владелице острова, странно спрашивать у подсобщика разрешения – примерно так же странно, как воду таскать, но…

– Отчего нельзя. Идём.

– Сейчас, только позову Сэма!

Ййр не оборачивается посмотреть, как девчура скинет обувку возле двери, как скроется в доме. Люди, ох, люди. Чуется в Ибрагимовом внучье наследная жилка, крепкая косточка, пусть телесной силы и не добрала пока. Росточек с осиновый листочек, пальцы воробьиные, три раза без привычки с водой к дому взойдя, а сиганула-то, вон, через две ступеньки. Кнабер бугайчик мясной, да пока рыхлый и ходит по земле тяжело. Непонятно ещё, во что перелиняет.

* * *

Сэм сперва не в восторге от идеи прямо сейчас идти гулять, но Ринино предположение – а вдруг увидим ещё страфилей, близко! – подцепляет его на отлично. Пока Сэм снаряжает фотоаппарат и заново подвязывает бандану, Рина незаметно расправляет на спинке стула вымокшие джинсы. Ничего, высохнут и здесь.

Вчетвером – если считать вместе с козочкой – они огибают станцию. Снова спуск – идут мимо огородика, обнесённого крепким забором; поверху забора туго натянута бечёвка с подвешенными к ней жестянками из-под консервов.

Идут и мимо молодых яблонь, роняющих цветочные лепестки. Здесь место удивительной и щемящей красоты, несмотря на то, что к веткам там и сям подвешены всё те же консервные банки, слабо погромыхивающие на сладком движении воздуха – от морского ветра яблони прикрыты станционной горкой и рослым лесом осторонь. Ййр замедляет шаг. Похлопывает одну яблоню по стройному стволу:

– Ибрагим сажал. Такие махонькие были.

Рина тоже дотрагивается до прохладной, чуть шершавой коры. То ли эта грусть так пахнет счастьем, то ли у счастья печальный привкус, но прямо теперь, под сенью молодых облетающих яблонь, ей на минутку делается тесно в собственной коже, и в глазах снова плывёт…

Дальше идут они лесом, смешанным и не частым, по ясно нахоженному пути. Хотя дедушкин сад остался позади, и здесь царствуют берёзы с лиственницами да травяной куст-липник, Рине всё ещё чуется яблонев цвет, нежный и