Очевидно, он немного скрасил эту историю, теперь он знал все истории, произошедшие с его народом, память Ленга сохранилась в нем.

– Это правда? – спросила Лиза в конце повествования, – Это было на самом деле? А что насчет Марка и Зефиры? Они поженились?

– Да, да и еще раз да, дорогуша, – ласково ответил старик, – все сказки реальны, просто время изменяет их, преображает. Они принимают новые черты и теряют старые. Но так даже интереснее. Простая ситуация может стать основой великой легенды, а трагедия целого народа лишь сказкой на ночь.

Эдмунд Лайтбрингер отправил свою дочь спать, а сам всю оставшуюся ночь разговаривал с гостем.

Анахронист

Скажи мне, читатель, были ли у тебя мгновения, когда ты грустил о прошлом? Темные минуты осеннего дождя, когда единственным желанием твоим было вернуть ушедшее. Желание, рвущее грудь, создающее ком в горле и затуманивающее взор. Насколько сильным оно было? В ностальгической меланхолии доходил ли ты до черты забвения? За нею ты уже не принадлежишь своему времени, впрочем, как и себе. Одним глазом заглянув за эту черту, захочешь ли ты перейти через неё? Не думаю. Мне довелось увидеть этот мрак, но, к счастью, глазами другого человека. Барельефом в моей памяти вырезана та осень, во время которой я работал на человека по имени Витольд Курц.

Неспокойная жизнь бросала меня из стороны в сторону; как тряпичную куклу рвет ветер, так и жизнь рвала мою молодость. Рано оказавшись на улице, я вынужден был скитаться по миру в поисках средств к существованию. Мне много где пришлось побывать, служить и работать. Истоптан мною и Дикий север, где служил я дозорным, и Восточная тайга, куда меня закинуло прямо в котел боевых действий. Долина мертвых озер и Утзгард, Правобережье Скар и Земли мертвых – всюду нарывался я на неприятности, грозившие отнять мою жизнь. И я устал. Устал от кровопролития, от войны и безумия. И вот она, родина – Хартфорт. Недавно только отгремели последние выстрелы, страна лежала в руинах. Справедливость восторжествовала, и республика была установлена. Вместе с этим появилась огромная потребность в рабочих руках. Нужно было восстанавливать разбитые улицы, все еще заваленные баррикадами, и строить новые дома, возделывать землю. Несколько месяцев я работал на крупную строительную компанию, владельца которой я в лицо ни разу не видел. До поры, до времени. Говорили, что это дряхлый старикашка, живущий в родовом поместье на улице Сент-Растиньяк. Зарплату платили исправно, так что проблем не возникало. Я и представить себе не мог, что мне придется пересекаться с этим старым человеком, владельцем компании. Как оказалось, дело ведет за него управляющий, сам он бизнесом даже не интересовался.

Время шло, и я дослужился до должности прораба на стройке нового района на другой стороне пролива от старой части города. Хартфорт разрастался с невероятной скоростью. Стройки наши подбирались к небольшим деревням. Мы должны были возводить очередной дом. Располагаться он должен был на холме, на котором рос старый дуб. Нежданно-негаданно к нам пришло письмо от самого Витольда Курца, в котором он строго запрещал нам вести стройку на этом холме. Признаться, письмо крайне удивило меня: во-первых, непонятно, почему запрещать стройку именно здесь, во-вторых, сам владелец компании, сам Витольд Курц, написал письмо. Мы бы так просто и удивлялись, если бы на это место не был заключен крайне выгодный контракт с государством. Я поговорил с управляющим, но тот разводил руки, говоря, что сам ничего не может добиться. Позже он просто свалил все на меня и отправил к Курцу поговорить лично.

Улица Сент-Растиньяк строилась в течение многих лет и была самой большой в городе. Родовое поместье Курцев, сначала дворян, а затем капиталистов, стояло одиноким, старым, покосившимся зданием, отгороженным от прочих построек полусгнившим забором из потемневшего от времени дерева. Пробравшись через заросший двор, я постучался в дверь. Спустя довольно долгое время дверь со скрипом отворилась, и передо мной предстал хозяин дома. Первыми чувствами, возникшими во мне, были жалость с оттенком отвращения. Из-под тяжелых век на меня глядели матовые ониксовые глаза: в центре их – чернота, рассеивающая свет, за серой, выцветшей радужкой – море белка с тускло-желтыми волнами, пронизанными редкими красными сосудами. Лицо покрывала неопрятная седая борода; волос на голове почти не осталось. Сюртук его был чем-то заляпан в районе предплечья правой руки. Под ногтями скопилась вопиющая грязь. Сам Курц представлял собою больше скелета в одежде, нежели человека. Поинтересовавшись целью визита, Витольд пустил меня в парадную. Мне уже говорили, что Курц не уделяет внимание дому, сам питается хлебом и водой, но куда-то тратит все деньги. «На хмель» – предположил я сразу. Войдя внутрь, я убедился, что рассказанное было правдой: парадная представляла собой большой пыльный коридор, на вешалках висела съеденная молью одежда. На полу лежал всякий мусор.

– Здесь не очень опрятно, – оправдывался старик, – лучше пойдем ко мне.

– Вы живете одни? – вырвался у меня вопрос.

Он ответил утвердительно и даже спросил, зачем ему еще кто-то? То ли жалкий вид Курца так на меня влиял, то ли обстановка его дома, но я в этот момент стал особенно прямолинейным и даже грубоватым, о чем пожалел через некоторое время. Сказал ему, что неплохо было бы нанять домоуправителя. Ответ меня немного ошарашил:

– Зачем, Уинслоу умер…

– Кто?

– Наш старый управитель.

Тон его был чрезвычайно мягок. Чувство жалости во мне все усиливалось. Но я вспомнил, что у моего визита была четкая цель, и сосредоточился на ней. Когда мы взбирались на второй этаж, лестница подо мной грозила обрушиться в любой момент. Я задыхался от затхлости воздуха. Через некоторое время мы дошли до комнаты, которая служила обиталищем Витольда Курца. Я был готов к худшему.

Во время разговора с хозяином дома в его комнате, я подмечал все детали постепенно, но опишу тебе, мой читатель, все сразу: так у тебя появится полное, а не обрывистое впечатление. Стоит сказать, что во всем доме эта комната была самой поражающей и самой чистой. Все здесь было в порядке касательно чистоты. Убранство помещения составляли кровать, письменный стол и шкаф, заполненный книгами – всё сорокалетней давности. Так же был мольберт с большим количеством красок. Вот, что за пятна на сюртуке! У стены был камин, над которым висел рисунок молодой девушки в полный рост. Светловолосая красавица с нежно-розовой кожей в синем платье и васильковым венком на голове, добрым взглядом взирала с картины. Девушке на вид было от шестнадцати до восемнадцати лет.