сшитую из того же куска материи, что и его халат; на двоих пошло двадцать четыре локтя хорошей материи, а два локтя были, как водится, прикинуты для полной меры. Потом он понес ребенка, а она – печенье в корзине, и они отправились по тропинке через поля, опустевшие на зимнее время. И у больших ворот дома Хванов Ван Лун был вознагражден за все, потому что когда привратник вышел на зов женщины, то глаза его широко раскрылись, и он начал крутить три длинных волоска на бородавке и закричал:

– Ага, Ван Лун, крестьянин! И на этот раз уже сам третий! – И потом, разглядев младенца и новую одежду на всех троих, он добавил: – Ну, в Новом году тебе нечего желать больше счастья, чем у тебя было в прошлом.

Ван Лун ответил небрежно, как говорят человеку, стоящему ниже по положению:

– Да, урожай неплохой, – и он уверенно шагнул в ворота.

Все это произвело впечатление на привратника, и он сказал Ван Луну:

– Не побрезгуй моей жалкой комнатой, пока я доложу о твоей жене и сыне.

И Ван Лун стоял и смотрел, как его жена с сыном на руках идет по двору и несет подарки главе знатного дома. Все это делало ему честь, и, когда они прошли один за другим длинный ряд дворов и наконец скрылись из вида, он вошел в дом привратника и там, как нечто должное, принял от жены привратника приглашение сесть на почетном месте, по левую сторону стола в средней комнате, и с небрежным кивком он принял чашку чаю, которую она подала ему, и поставил ее перед собой, но не стал пить из нее, словно чай был недостаточно хорош для него.

Казалось, что прошло уже очень много времени, когда вернулся привратник и привел женщину с ребенком, Ван Лун пристально посмотрел на лицо жены, стараясь понять, все ли обошлось благополучно, потому что теперь он научился разбираться в выражении этого бесстрастного квадратного лица и видеть перемены, раньше незаметные для него. Ее лицо выражало удовлетворение, и ему не терпелось услышать рассказ о том, что произошло на женском дворе. Поэтому, с легким кивком привратнику и его жене, он начал торопить О Лан и взял на руки ребенка, который заснул и лежал, съежившись в своем новом халатике.

– Ну? – обернулся он к ней через плечо, когда она пошла за ним следом.

На этот раз его раздражала ее неповоротливость.

Она подошла немного ближе к нему и сказала шепотом:

– Если ты хочешь знать мое мнение, то мне кажется, что в этом году они нуждаются. – Она говорила взволнованным шепотом, как можно было бы говорить о том, что боги испытывают голод.

– Ну, ну! Что ты этим хочешь сказать? – понукал ее Ван Лун.

Но ее нельзя было торопить. Она медленно искала слова и с трудом, одно за другим, находила их.

– На старой госпоже в этом году был тот же самый халат, что и в прошлом. Раньше я никогда этого не видывала. И на рабынях были старые халаты. – И, помолчав, она добавила: – Ни на одной рабыне я не видела нового халата, такого, как мой.

И она опять замолчала и через некоторое время сказала:

– Даже у наложниц старого господина нет ни одного ребенка, который мог бы сравняться с нашим сыном по красоте и по платью.

Улыбка медленно раздвинула ее губы, и Ван Лун громко засмеялся и нежно прижал к себе ребенка.

– Какая радость, какая радость!

И вдруг среди порыва радости его сердце сжалось от страха. Как глупо он делает, что идет вот так, под открытым небом, и несет красивого мальчика, которого может видеть каждый злой дух, случайно пролетающий мимо по воздуху! Он торопливо распахнул халат, спрятал голову ребенка у себя на груди и сказал громко:

– Какая жалость, что наш ребенок никому не нужная девочка, да к тому же еще и рябая! Будем молиться, чтобы она умерла.

– Да, да! – подхватила жена, насколько могла быстро, смутно понимая, как неосторожно они себя вели.

И, успокоенный этими предосторожностями, Ван Лун снова принялся настойчиво расспрашивать жену:

– А ты узнала, почему они обеднели?

– Мне пришлось только одну минуту поговорить с глазу на глаз с кухаркой, которой я прежде помогала в работе, – ответила О Лан, – и она мне сказала: «Дом Хванов недолго продержится, потому что все молодые господа, а их пятеро, бросают деньги, словно мусор, где-то в чужих странах и посылают домой женщин, которые им надоели; а старый господин живет дома и каждый год берет новую наложницу, а то и двух; а старая госпожа за день выкуривает столько опиума, что золотом, которое тратится на него, можно было бы наполнить пару башмаков.

– Да неужели? – прошептал Ван Лун как очарованный.

– И потом третью дочь весной выдадут замуж, – продолжала О Лан, – и дают за ней прямо царское приданое; его хватит на покупку должности чиновника в большом городе. Платья она хочет носить лишь из самого лучшего атласа, затканного узором, который делают в Сучжоу или Ханчжоу, и выписывает из Шанхая портного с целой свитой подмастерьев, чтобы платья у нее были такие же модные, как у женщин в чужих странах.

– За кого же она выходит при таких расходах? – спросил Ван Лун в восторге и ужасе от такой траты денег.

– Она выходит замуж за второго сына шанхайского судьи, – ответила жена и после долгой паузы добавила: – Должно быть, они разорились, потому что старая госпожа сама говорила мне, что они хотят продать землю к югу от дома, как раз за городской стеной, где каждый год сажают рис, потому что земля хорошая и ее легко залить водой из рва под стеной.

– Продать свою землю! – повторил Ван Лун, пораженный. – Значит, они в самом деле разорились. Земля – это плоть и кровь человека.

Он задумался, и вдруг ему пришла в голову новая мысль, и он хлопнул себя рукой по лбу.

– О чем я раньше думал? – воскликнул он, обернувшись к жене. – Мы купим землю!

Они посмотрели друг на друга: он – в восторге, она – в остолбенении.

– Но ведь земля… земля… – запиналась она.

– Я куплю ее! – крикнул он властно. – Я куплю землю у знатного дома Хванов!

– Она очень далеко, – возразила жена в изумлении. – Нам придется идти целое утро, чтобы добраться до этого участка.

– Я куплю ее, – повторил он недовольным тоном, как ребенок, которому мать отказывает в просьбе.

– Хорошо бы купить землю, – сказала она миролюбиво. – Это гораздо лучше, чем прятать деньги в глиняную стену. Но почему бы не купить участок у твоего дяди? Ему очень хочется продать участок рядом с нашим западным полем.

– Эту дядину землю, – отвечал Ван Лун громко, – я и даром не возьму. Он уже двадцать лет снимает с нее урожай всеми правдами и неправдами и ни разу не удобрил ее хоть немного навозом или бобовыми жмыхами. Земля там словно известка. Нет, я куплю землю Хванов.

Он сказал «землю Хванов» так же небрежно, как сказал бы «землю Чина», – Чина, его деревенского соседа. Он теперь не ниже этих людей в неразумной, большой и расточительной семье. Он пойдет с серебром в руках и скажет без церемоний: «У меня есть деньги. Сколько стоит земля, которую вы хотите продать?» И он слышал свой голос, который говорил управляющему в присутствии старого господина: «Я не хуже всякого другого. Какая настоящая цена? Деньги у меня есть».

И жена его, прежде рабыня в кухне этой надменной семьи, будет женой человека, которому принадлежит участок земли, в течение ряда поколений возвышавшей дом Хванов. О Лан