не слышали его шагов и ударов посоха о мягкую землю, и Ван Лун слышал, как его средний сын сказал своим вкрадчивым голосом:

– Это поле мы продадим и вот это тоже, а деньги разделим между собой поровну. Твою долю я возьму взаймы под хороший процент, потому что теперь, когда прошла железная дорога, я могу отправлять рис к морю и…

Но старик услышал только слова «продадим землю» и закричал дрожащим и прерывающимся от гнева голосом:

– Как, дурные, ленивые сыновья! Продать землю?

Он задыхался и упал бы, если бы они его не подхватили и не удержали, – и он заплакал.

Они стали успокаивать его и говорили в утешение:

– Нет, нет, мы никогда не продадим земли.

– Конец семье, если вы начнете продавать землю, – сказал Ван Лун, задыхаясь. – От земли мы ведем начало и в землю должны лечь. И только владея землей, можно жить: землю никто не украдет у вас.

И скудные старческие слезы высохли у него на щеках, оставив на них соленые пятна. Он нагнулся, взял горсть земли и, держа ее в руке, пробормотал:

– Если вы продадите землю, – это конец.

Сыновья держали его под руки с каждой стороны, а он крепко сжимал в руке теплую, рыхлую землю. И они утешали его и повторяли снова и снова:

– Отдыхай спокойно, отец, не тревожься! Земли мы не продадим.

Но за спиной старика они обменялись взглядами и улыбнулись.